Польские новеллисты

Вот и детский сад, хлопает дверь, входят отцы и матери со своими малышами; воспитательница, панна Стеня, рослая красивая девушка, гладит детей по головкам, а дети, жадные на ласку, жмутся к ней, как цыплята к наседке. Женщина торопливо кивает панне Стене, Толкает младшую в комнату. Они с Ядзей уходят. Женщина спешит, ее ждет работа. И не только на телевизор зарабатывает она своим шитьем; в сберегательной кассе медленно, но непрерывно, из месяца в месяц, растет их с Юзеком вклад. Зарплаты мужа хватает на прожитье, из своих она добавляет совсем немного. На одежду уходит мало, тем более что девочек она сама обшивает, Юзек носит одежду аккуратно, выходной костюм у него уже вон сколько лет, а все как новый. Для себя ей особых нарядов не нужно, носит старые платья — модно, немодно, ей все равно. Это молоденькие гоняются за модой, а ей уже ни к чему. Вот так они и откладывают, злотый к злотому, из месяца в месяц, упорно, трудолюбиво округляют свой вклад. В этих сбережениях воплощена их общая с Юзеком мечта, далекая, такая далекая, что они никогда не говорят о ней вслух, лишь изредка, по дороге на почту (там же находится и сберкасса) обменяются многозначительным взглядом, понимая друг друга без слов: вот и еще больше денег на книжке, вот и еще ближе… или порой Юзек осторожно спросит — ну, сколько там уже… Так они откладывают, терпеливо, неутомимо, сантиметр за сантиметром приближая осуществление своей мечты… Юзеку еще от братьев деньги причитаются, за землю в деревне, тысяч, наверно, пятнадцать…

Ядзя морщится, она слитком крепко сжала ей руку. Надо же, так замечтаться. Ступила в лужу, промочила ногу. Но не огорчилась. Серый, похожий на тысячи других день посветлел от этих мыслей. Вот так и за работой — бывает, спина онемеет, болит, в голове шум от стука машины, и вдруг она перестает следить за швом, снимает йогу с педали, откидывается назад, закрывает глаза — и в те минуты ей всегда представляется домик, небольшой, со скамеечкой у крыльца, и садик, под окном цветы — настурции, гвоздики и ирисы (почему-то она облюбовала именно эти цветы), грядки с овощами, фруктовые деревья; чаще всего ей представляется солнечное летнее утро, они просыпаются, окно открыто, птицы щебечут, на полу лежат желтые солнечные полосы. Юзек, говорит она, пора вставать, и они идут в сад; Юзек опрыскивает деревья или снимает спелые плоды особым шестом с сеточкой на конце, крупные ренклоды, сочные груши, а она, склонившись над грядками, выпалывает сорняки, рыхлит тяпкой землю… И она уже не сердится на замечание в дневнике, смотрит на дочь ласково. В садике детям будет привольно, бегай, играй сколько хочешь, кругом зелень, свежий воздух… Уже несколько лет они с Юзеком живут этой далекой мечтой, этим садиком, домиком, она на всем экономит, записывает в начале месяца все, что нужно купить в дом, и, прежде чем купить лампу, коврик, тарелки, даже пирожные, они с Юзеком обсуждают, так ли уж это необходимо, не лучше ли отложить побольше на книжку; Юзек радуется ее бережливости, все приговаривает с изумлением и восхищением: ай да ты!

Серый, скучный день, люди спешат на работу, ежатся, поднимают воротники, промозглая сырость пробирает до костей. Грохочут трамваи, мчатся машины, расплескивая лужи, обрызганные прохожие ругаются, воет фабричная сирена.

Они подходят к красному зданию школы. Лестница запружена ребятней, у каждого ранец на спине и мешочек с тапочками в руках. Шум, гул, гуденье, как в улье. Щекастый парнишка с озорным лицом дергает Ядзю за косичку. Та хлопает его по голове мешочком с тапками. Мальчишка убегает, скорчив уморительную рожу. В коридоре дочка надевает тапки, буйный, крикливый ритм школы уже захватил ее, она радостно смеется, не может устоять на месте. Женщина видит в зеркале свое отражение. Намокшие волосы перьями свисают из-под платка на лоб, несвежая кожа; она смотрит на себя равнодушно, без всякой горечи, машинально отмечает: даже губы не подкрасила. Она проходит через вестибюль по натертому до блеска паркету, толпа детей бурлит вокруг, словно вар в котле, мальчишки скользят по паркету, окружают кольцом хихикающих девчонок, напирают на них, те пытаются вырваться, слышен громкий сердитый голос толстой нянечки; дети носятся, бегут, свистят, дочка рвется туда, в эту толчею и беготню, но мать крепко держит ее за руку… Крики детей нарушили приятное, размеренное течение ее мыслей, разорвали тонкую пряжу воображения, шум разогнал мечты; тяжело им, с сочувствием подумала она об учителях, каково это, возиться с чужими непослушными детьми. И вот наконец дверь с табличкой: 2-й «В». Дочь притихла, личико вытянулось, идет нога за ногу. Женщина открыла дверь, потянула за собой девочку. Они вошли в класс. Учитель сидел за столом и что-то писал в классном журнале. Дети, снимая ранцы, рассаживались по местам, смех, визг. Учитель сердито прикрикнул на них, не поднимая головы. Дети притихли. Она подошла к столу. Учитель обернулся, встал.