Польские новеллисты

Он был высокий, худой, с коротко остриженными густыми волосами, которые торчком стояли на голове. Женщина взглянула на него и покраснела. Ничего не сказала, только смотрела на него. Он мягко, ласково улыбнулся. Еще больше смутившись, она с горящими щеками протянула ему дневник. И продолжала смотреть на него с какой-то непреодолимой, ей самой непонятной жадностью. Впитывала в себя глазами это лицо, эти смешные пухлые щеки, подбородок с царапиной от бритвы и волосы, жесткий и колючий ежик на голове. Ужасно захотелось провести рукой по этим волосам, запустить в них пальцы… Она наклонила голову, торопливо поправила платок, откинула со лба мокрые волосы, несколько раз крепко прикусила губы, чтобы они хоть на минуту стали обманчиво свежими и красными. И с тоской подумала о своем лице, о том, какое оно помятое, все в морщинах, вчера она допоздна сидела за шитьем, и глаза у нее отвратительно красные, как у кролика, и одета она убого, неряшливо — это грязное пальто с обтрепанными рукавами, в котором она таскает уголь из подвала, эти туфли на пробковой подошве, старые, немодные, не туфли, а бахилы, в них совсем не видно, какие у нее стройные ноги. Она думала обо всем этом с тоской, с тоской непереносимой, чувствуя, что теряет спокойствие и всякую уверенность в себе. Учитель, который просматривал дневник, поднял на нее глаза. Она испуганно заморгала.

— Так вот, — начал он, внимательно глядя на женщину.

Он все видит, подумала она, все мои безобразные морщины, жирную кожу… все видит.

Учитель широко улыбнулся.

— Озорница, — сказал он, шутливо грозя Ядзе пальцем, — ленится, невнимательно готовит уроки. Вам надо за ней последить, спрашивать по вечерам. — Голос у него был топкий, срывающийся в легкую хрипоту.

Его голос тоже завораживал ее, она слушала жадно, не вникая в смысл, до нее доходил лишь звук этого голоса; он, казалось, звучал в ней самой, переполнял ее. Усилием воли она на миг вырвалась из оцепенения, взглянула на дочь. Девочка, опустив голову, теребила край синего сатинового передника. Сейчас следовало что-то сказать, что-то строгое, разумное, наставительное, но она ничего не могла придумать.

— Ступай на место, — разрешил девочке учитель.

Та подошла ко второй парте в среднем ряду и села.

А между женщиной и учителем была тишина, глубокая, лишавшая ее последних остатков воли и самообладания, до нее не доходил даже гул ребячьих голосов. Тишина — как мост между нею и учителем. Теперь она видела его руки, его пальцы, костлявые, с неровно обстриженными, как будто обкусанными ногтями — некрасивые красные руки. Она смотрела на них не отрываясь. Учитель заметил направление ее взгляда. Кисти стали медленно подбираться, потом пальцы быстро сжались в кулаки, и руки исчезли за спиной.

— Слишком-то строго не надо, — шепотом сказал учитель, наклонившись к ней, — Немножко поругайте, а главное — проследите… — Он улыбнулся.

Она тоже попыталась улыбнуться, но лицо ее по-прежнему оставалось серьезным, сосредоточенным.

— Этакая маленькая искорка, — продолжал он с улыбкой, — подвижная, как ртуть… В кого это она, в маму или в папу?

Она торопливо закивала. Он стоял, склонившись к ней, худой, в мятом костюме, висевшем на нем, как на вешалке. Ей вдруг стало нестерпимо стыдно за это свое дурацкое кивание. Ведь он ее о чем-то спросил, а она даже слова из себя выдавить не может. Сама не своя — молчит, дрожит от волнения. Женщина закрыла глаза. Он так близко стоит, так доверительно посмеивается, и в его глубоко посаженных глазах тоже затаенная усмешка. Он понимает, не может не понимать, почему она так взволнована. И как жалко, как непривлекательно должна она выглядеть в этой убогой одежде, в пальто, накинутом прямо на халат, с этими мокрыми, растрепанными волосами — и вдобавок так глупо на него уставилась. Бежать, скорей бежать отсюда. Женщина откашлялась, ей казалось, что и голос ее ушел куда-то внутрь, и голос тоже пришлось извлекать откуда-то из самых глубин.

— Спасибо, — пробормотала она, — я уж за ней прослежу.

Она хотела уйти, но учитель протянул ей руку.

— Очень рад был с вами познакомиться. — Он задержал на мгновение ее руку в своей теплой, немного влажной ладони.

Она быстро вышла. Закрывая за собой дверь, еще успела заметить, что он смотрит ей вслед. Погруженная в свои мысли, она шла по коридору. Пронзительно зазвенел звонок, бежавшие в класс дети толкали ее, она ни на что не обращала внимания, взгляд ее был прикован к желтым блестящим дощечкам паркета.

У выхода из вестибюля женщина подняла голову, посмотрела на себя в зеркало, и ей стало до слез обидно, что там, в классе, она так плохо, так серо выглядела. Не в силах двинуться с места от унижения, она долго смотрела в зеркало. Потом резко захлопнула за собой дверь. Снова линялый осенний день — и эта буря, которая разразилась в ней так внезапно, так загадочно. Образ учителя стоял у нее перед глазами в мельчайших подробностях, заслоняя собой все остальное. Заскрежетали тормоза. Визг шин по асфальту. И бешеный крик шофера:

— Зазевалась, дура старая!