Польские новеллисты

В день свидания она пригласила к себе утром ближайшую соседку, пани Тлочик с первого этажа, быстро надела в ванной свое лучшее, выходное платье, накрасила губы, надела туфли на высоком каблуке — нет, туфли уже немодные, непременно надо купить шпильки, — посмотрелась в зеркало, поправила волосы… и так, в полном параде, показалась пани Тлочик. Пани Тлочик только рот разинула. А она, чуть покачивая бедрами, танцующим шагом прошлась перед соседкой, спросила:

— Ну как? На худой конец сойдет?

В глазах пани Тлочик блеснула догадка, но она ничего не сказала, только вздохнула, как бы завидуя.

Она в самом деле выглядела привлекательно — тоненькая, ловкая, с горячими, полными тревожной живости глазами.

Перед самым уходом она попросила Юзека присмотреть за детьми, малышку надо в семь часов накормить ужином, Ядзе напомнить, чтоб делала уроки.

— Куда ты идешь? — спросил Юзек.

— По делу, — отмахнулась она, — ужинайте без меня.

И быстро сбежала вниз по лестнице. Каблучки четко отстукивали такт. Муж стоял в передней, прислушивался к этому стуку — вот простучало по двору, затем стихло.

Она шла, как на первое свидание. Целый рой вопросов, на которые нет ответа, — придет ли он, и зачем я туда иду, и как я выгляжу. Шла очень быстро. В кафе «Медвежонок» она оказалась, разумеется, слишком рано, на десять минут раньше, времени более чем достаточно, чтобы сто раз повторить в тревоге, придет, не придет, и поворачивать голову на каждый скрип двери. Раньше она в таких местах никогда не бывала. «Медвежонок» — маленькое молодежное кафе, полусвет, тихий стук и шипенье кофеварки, за столиками мальчики и девочки держатся за руки, прижимаются друг к другу; атмосфера молодой, напряженной чувственности. Она пила кофе, курила сигарету за сигаретой. Наклонив голову, гасила очередной окурок и вдруг увидела — учитель стоит рядом. Они сидели друг напротив друга за круглым столиком; учитель взглянул на ее руку, она хотела убрать руку со стола, но он придержал ее за плечо. Оба одновременно засмеялись. Он погладил ее ладонь и смешно кашлянул, как бы смутившись. Они долго молчали, наконец учитель сказал:

— Вы чудесно выглядите.

Она посмотрела на него недоверчиво. Но в его взгляде светилось удовольствие. Она выдержала этот взгляд. Он кашлянул и опустил голову. Ее умилило это смешное, робкое покашливание, которым он прикрывал смущение и неуверенность в себе — именно это его смущение и то, как он неуклюже закуривал, и сплетал и расплетал пальцы, и двигал под столом длинными ногами: он задел башмаком ее туфлю, неловко и быстро убрал ногу, столик закачался — вот эта-то его робость, неуклюжесть и правились ей больше всего. Она испытывала растущее чувство доверия к нему. Его неловкие движения были такие мягкие, неопределенные, но милые. Так они сидели друг напротив друга, оба растерянные и смущенные. Женщину очень красило застенчиво-испуганное выражение лица. Мужчина, разумеется, замечал это и с явным удовлетворением перехватил восхищенный взгляд какого-то одинокого искателя приключений за соседним столиком. Ее глаза, раньше тусклые, пригашенные, теперь напряженно блестели. Она посмотрела на его галстук, завязанный большим толстым узлом, и вдруг засмеялась. Он смутился, а она, любуясь его смущением, развеселилась еще больше.

— Почему вы смеетесь? — повторял он и ощупывал лацканы пиджака, карманы, ища причину ее смеха.

— От радости, — смело призналась она, но тут же подумала, что это звучит слишком смело, даже двусмысленно, и тоже смутилась.

Они заказали еще кофе и пили его, дружно смеясь. И оба знали без слов, почему им так смешно. Хлещут этот кофе почем зря, а потом не заснешь.

— Раз в жизни можно себе позволить, — сказала она.

Теперь оба чувствовали себя покойно, просто, словно старые знакомые, между ними не было никакой натянутости, никакой искусственной игры.

Учитель рассказывал о своей работе в школе, говорил, что не любит эту работу — не знаю, говорил он, раньше я ее любил, а теперь уже нет, не хватает воздуха, просто задыхаюсь (она чувствовала, что дело тут не в работе самой по себе, что тут примешиваются какие-то переживания, какие-то личные неурядицы), надоело тянуть лямку, сказал он, переехать бы куда-нибудь, хочется чего-то более яркого, захватывающего — ну, не знаю, как это выразить, но школа последнее время страшно меня утомляет. Она внимательно слушала, и ей хотелось погладить его короткие, взъерошенные волосы, провести по ним ладонью. Когда они вышли из кафе, был уже поздний вечер. Шли медленно. Учитель вел ее под руку, получалось это у него нескладно, он все время сбивался с ноги — то слишком забегал вперед, то забавно семенил.

— Ну-ка, — сказала она, — давайте по-военному: раз, два, левой…

Так они и маршировали, левой, левой…

— Здесь я живу, — сказала женщина. Они остановились у ее дома, — Вон те два окна справа, — прибавила она.

В одном окне горел свет, Юзек не спит, подумала она с удивлением, ждет.

Попрощались. Женщина смотрела ему вслед. Какой он высокий, сутулый…