Польские новеллисты

Теперь она жила напряженной, наполненной жизнью. Быстро бежали дни от встречи до встречи, нетерпеливо срывались листки календаря, она сшила себе новое платье, купила модные шпильки в частном магазине на Хмельной, порой забегала к ней соседка с первого этажа пани Тлочек, славная, благожелательная женщина, любовалась ее новыми туалетами и все понимала, а она и не думала скрывать от той свою радость, свою новую жизнь от встречи до встречи. И когда иной раз оглядывалась назад, на свою жизнь «до» — так она теперь называла то время, — все те дни, педели, месяцы казались ей пугающе серыми, бесцветными, память скользила по ним, ни на чем не задерживаясь, ни одного яркого воспоминания не оставило то время.

Наступил долгожданный день встречи, и этот день тянулся бесконечно. Они встречались всегда в одном месте, все в том же молодежном кафе «Медвежонок». Их свидания носили целомудренный, идеальный, можно сказать, характер, но от этого ее чувство разгоралось еще жарче. Учитель никогда ничего не предлагал ей, не проявлял положенной в таких случаях мужской инициативы, и это еще сильнее привязывало ее к нему. Время проходило в разговорах, он рассказывал ей о своей жизни, о работе, она жадно слушала, часы встреч пролетали очень быстро. Он переменил место работы, преподавал теперь в профессиональном училище при заводе на Воле. Снял другую комнату. Она догадывалась, что в связи с этим у него туго с деньгами. Хозяйка комнаты требовала плату за три месяца вперед.

Жалование у него небольшое, подумала она, значит, он сейчас в затруднительном положении. И, убедившись, что деньги ему действительно нужны, очень обрадовалась. Ведь она может ему помочь! Она сразу подумала о сбережениях, которые они с Юзеком откладывали на книжку. И на следующий же день сняла с книжки четыре тысячи злотых. Когда они снова встретились в «Медвежонке», она вынула деньги из сумочки и под столом незаметно вложила их ему в руку. Учитель смотрел на нее изумленно расширенными, протестующими глазами. Но она была тверда.

— У тебя не хватает, я знаю, а мне эти деньги сейчас совершенно не нужны. Возьми, — приказала она.

Он не хотел брать, покраснел до ушей, растерялся. Но она настаивала. Наконец он спрятал деньги в карман. Испуганно оглянулся — не видел ли кто.

— Не знаю, как тебя благодарить, — пробормотал он, — и когда я тебе отдам.

Она принялась оживленно болтать, рассказывала какие-то анекдоты, всякую веселую чепуху. Ей хотелось, чтоб он не думал об этих деньгах. Она была счастлива, что хоть чем-то может ему помочь.

А Юзек, ее муж, видно, ни о чем не догадывался. Иной раз она присматривалась к нему с некоторым недоумением. Вот он пришел с работы, снимает башмаки, дергает Ядзю за косу, качает на колене и подкидывает кверху младшую дочку. Что там у нас на обед, спрашивает он. На его широком, давно не бритом лице чаще всего одно и то же неизменно благодушное выражение. Изредка хмурится, ворчит — устал, премию в этом месяце дали ерундовую. Садится за стол, барабанит по столу жесткими, мозолистыми пальцами, Ядзя тянет его сзади за пиджак.

— Давай сыграем в шашки, — пристает она к отцу.

И снова у Юзека на лице добродушная, невозмутимая улыбка. Начинают с дочерью расставлять шашки на доске.

Она смотрела на мужа холодным взглядом постороннего наблюдателя, и порой ее даже злило, что он ни о чем не догадывается. Уверен. Спокоен. Считает, что так оно все и будет идти до самого конца — гладко, без помех, старым привычным путем. Это ленивое добродушие, эти словечки, шуточки, одни и те же из года в год. Но вскоре она возвращалась к другим, самым главным своим мыслям и забывала про Юзека.