Польские новеллисты

Целинка увидела рядом чей-то воскресный синий костюм, послышался звук удара, кто-то просил не портить веселье, кто-то убегал. Потом она увидала новую шапку Шимека, безжалостно брошенную под ноги. Все отскочили, оставив пустой круг. Шимек взял Целинкину руку в свою, крепко сжал; шапка валялась на истертых пляской досках. Он стал задираться:

— Вот лежит шапка. Кто переступит шапку?

Никто не спешил.

Шимек сказал, неприятно удивленный:

— Какой культурный народ, какие опасливые!

Он ждал, Целинка стояла рядом. Люди шептались о них, в особенности лександровские. Целинке это было даже приятно.

Потом пошли в буфет. Шимек добросовестно угощал Целинку, сам, однако, не ел, говорил мало, пил. Танцевать не хотел. Потеряв терпение, она стала напевать:

Уж ты пол-подпол, под полом землица.
Парни все гуляют — мой чегой-то злится.

Он осторожно сжал ей пальцы и начал выспрашивать, о чем поется дальше. Она ответила:

Кабы моя воля, я бы спела боле.
Да гармошка ходит не со мною в поле.

Он заметил несколько уклончиво:

Гармонисту нынче и мехи не выгнуть.
Дать ему горбушку да на выгон выгнать.

Аккордеонист услыхал, погрозил Шимеку кулаком и, похваляясь редким заборчиком зубов, подхлестнул басы. На рысях ворвался новый мотивчик. Все кинулись в синюю упругую темноту, только Шимек и Целинка остались. Шимек оглядывал танцующих, молчал. А она тихонько запела, закрывая пальцами уши, чтобы не сбивала музыка:

У меня был милый — чистая картинка,
Да позарастала к милому тропинка:
Заросла не мохом, не густой травою.
Заросла недоброй сплетнею-молвою.

Шимек наполнил свой стакан, маленько пролил и выпил. И ответил голосом, хриплым от водки:

Нынче мне всю ночку снилося упорно.
Будто твой передник на пеленки порван.

Потом засмеялся. И добавил уже своими словами, твердо:

— Зрячий обронил, а слепой подбирай?

Целинка встала. Молча, спотыкаясь, пошла к двери. Позади зазвенело стекло. Это Шимек швырнул стакан под ноги танцующим.

Они не виделись полгода. Однажды Шимек приехал, стал вызывать приятеля, зятя Целинки. Того дома не было, он играл в карты в деревне.

Шимек дороги не знал, однако и не хотел, чтобы ему ее показывали. Пошел сам. Ни разу не оглянувшись, пересек двор. Затворил калитку и уже на улице, закуривая папиросу, спросил:

— Ты чего-нибудь имеешь ко мне?

— Ничего не имею, — ответила Целинка, — у меня в деревне свое дело есть. Потому иду. Ходить никому не запрещено.

— Коли так, то ходи, — согласился Шимек.

Дорогой все время молчали. Изредка попадались люди, оглядываясь им вслед. Шимек прибавил шагу. Деревня утопала в тяжелой, дождливой весне. Жестяное небо сулило долгую непогоду, последний снег жался к крышам.

Наконец показалась закутанная туманом халупа, а внизу — сад. Целинка мотнула головой: здесь, мол. Он спросил недоверчиво:

— Неужто там и сидит?

Потом, весело глянув на Целинку, поинтересовался, сильно ли она по нем-плачет. Целинка спокойно ответила, что со своей долей давно свыклась.

Он рассказал степенно и подробно, с кем и когда хотят его оженить. А потом пояснил:

— Потому как уже время.

Целинка подняла камень, бросила в воду. Вода охотно и молчаливо раздалась, втянув отражения деревьев. Шимек спросил:

— Что ты там видишь?

Усевшись на поваленный ствол, он стал жевать какую-то мысль и наконец заговорил:

— Так мир устроен, не нам его менять.

Целинка глядела на него. Он крикнул:

— Теперь небось умная? Теперь понятливая? А чего делала?

И сильно ударил ее по лицу. Потом сказал:

— В воскресенье сделаем первую огласку. Только, если откажусь, за мной не бегай, ничего у тебя не выйдет.

Ей сшили белое платье, богатое, с оборками. Она бы могла надеть то, с недавней свадьбы, но мать остерегла:

— Даже сестрино нельзя надевать, ничье нельзя. Потому — к несчастью.

В день свадьбы другие только просыпались, а Целинка была уже готова. Стоя перед рыжим, слепнущим зеркалом шифоньера, она разглядывала себя. Мать испугалась:

— Чего ты ревешь?

— Как начну думать, так мне аж страшно становится, — ответила Целинка.

Перешагнув порог костела, она взяла оборки в руки и пошла, как по воде, стараясь не споткнуться — это было дурной приметой. Органист уже дал знать о себе, все обещало быть очень торжественным.

Они опустились на колени и стали ждать. Целинка сосчитала глазами всех золотых святых в алтаре, все бумажные розы.

Ксендз не выходил.

Целинка поймала взгляд Шимека, старавшегося улыбнуться ей.

От пола тянуло цепенящим холодом. Целинка съежилась, ее давили взгляды присутствующих. Она было начала читать молитву, но испугалась, поняв, что путает слова.

Ксендз не выходил. По лицу Шимека тоненько, вертко стекал пот.