Польские новеллисты

Вышел служка и поманил Целинку пальцем, приглашая идти за собой. Она не поняла. Служке пришлось подойти ближе и сказать. Она, так ничего и не понимая, поднялась с колен. Шимек держал ее за руку, не пускал. Служка позвал шаферов, прикрывая ладонью губы, стал что-то шептать. Посовещавшись с минуту в полной тишине, служка, шаферы и Целинка пошли в ризницу, а Шимек остался. Он ссутулился немного, не отрывая глаз от дверей, в которые увели Целинку.

Служка скоро вышел и попросил собравшихся вести себя прилично. Целинка в это время стояла перед ксендзом, тиская цветы в потных ладонях. В ризнице было прохладно, чисто, спокойно. Ксендз приоткрыл окошко и выпустил пчелу, бившуюся о стекло. Потом заговорил:

— Кого ты собираешься обмануть?

— Я? — удивилась Целинка.

— Бога хочешь обмануть? Или, может, людей?

Ксендз взял из ее рук цветы и отложил в сторону.

— Я же исповедовалась, отче, и перед мужем ничего не скрыла, — шепотом сказала она.

— А то он сам ничего не знал? — оборвал ксендз. — Прегрешения наши, словно оковы, которые, даже если падут, оставят позорный след. В сем потопе греха, множащейся неправости следует неустанно пробуждать ленивую человеческую совесть. Господь поверил в искренность твоего покаяния, и тебя не лишили милости отпущения греха. Но как можешь ты, над которой тяготеет ведомая всем мерзость прелюбодеяния, как можешь ты требовать, чтобы допустил он тебя к алтарю в белом одеянии?

Целинка бухнулась на колени и стала целовать руки ксендза. Ксендз задумался, глядя в недавно беленый потолок. Лицо его было озабочено. Наконец он проговорил:

— Сними фату и мирт, дитя мое.

Целинка повалилась на его сапоги. Ксендз отступил и крикнул:

— Уважай свое достоинство!

Он поднял Целинку с пола, осторожно посадил на лавку и напомнил:

— Там ждут. — Затем подозвал первого шафера и посоветовал: — Помогите ей.

Первый отказался, потому что не умел. Ксендз попросил второго.

Тот, озираясь на двери, начал снимать с головы невесты сначала мирт, потом фату.

— А платье… другого-то нету, как будем? — живо допытывался первый шафер. Щеки его пылали.

Ксендз промолчал. Подумав немного, отдал Целинке цветы. Она взяла, цветы вывалились, она подняла их снова. Служка побежал зажигать свечи в алтаре. Сначала вышли шаферы, потом Целинка, потом ксендз.

Костел грохнул от хохота. Глаза ксендза стали угрожающими.

— Это храм господень! — рявкнул он.

… Народ испугался, утих. Щимек медленно поднял голову, поглядел на Целинку, на непокрытые, слегка растрепанные ее волосы. Сглотнул слюну и дал знак, чтобы Целинка опустилась рядом с ним на колени. Венчание началось.

Потом в резком свете дня они стояли перед костелом и принимали поздравления. Продолжалось это долго, потому что желающих было много. Приковылял Страх, облапил зятя, хотел что-то сказать. Шимек попятился и промолвил:

— Не надо.

Старый Фольварек, отец Шимека, стоял рядом, молчал, не спуская со снохи взгляда. Все уселись на возы, поехали. Началась свадьба.

Среди ночи Шимек вывел жену в огород. Она громко дышала, оба спотыкались в темноте, слышался ее тихий смех. Шимек шел все быстрей. Они углубились в сад. Возле малинника Шимек сжал ее плечо. Она что-то говорила, Шимек не понимал. Ударил.

Целинка не кричала. После второго удара она упала, ломая колкие мокрые ветви.

Шимек передохнул и продолжал бить. Потом его удивила необычная тишина. Он остановился. Осипшим от усилия голосом окликнул жену.

Нашел спички, в спешке никак не мог чиркнуть. Стоял столбом, глядя, как ветер губит крохотное пламя в его руках. Потом нагнулся и поднял Целинку.

Она могла идти и сама, только не очень быстро. Сама же нарвала ранних листьев и утерла ими лицо.

У колодца они остановились. Из-за угла вылез косматый дождевой месяц и утонул в ведре зачерпнутой Шиме-ком воды. Избу сотрясало веселье. Они сели и стали слушать.

— Пускай другие радуются, коли мы не можем, — серьезно сказала Целинка.

Шимек ответил:

— Думали, меня угробят, чтобы я жить не мог. Угробят, думали.

— Можно в чужие края податься. Люди едут, и ничего.

— Живого человека похоронить, разве ж так делается?

— Везде жить можно.

Он глянул на нее.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Почему бы и нет?

— Здесь нам терять нечего.

— Верно.

— Продадим избу, главное, чтоб для начала хватило.

— Верно.

— Устроимся как-нибудь.

— В Клодске меня знают, — сказал он. — В Валбжнхе меня знают. Не нужно было совсем сюда приезжать.

— Думают, если человек споткнулся, то конец?

— Я им еще докажу. Увидят у меня. Я их всех обскачу. Я все могу, у меня характер твердый, я много могу сделать. Ты меня, Цельна, еще не знаешь.

— Сама и продам. Прямо на поезд и пойдем.

Шимек поддакивал.

— Мало людей едет? Не пропадают. Земля, Шимек, везде открытая.

Она встретила его взгляд, отшатнулась. Крикнула:

— Я не хочу тут оставаться!

Шимек прохрипел:

— Разве я хуже других? Разве хуже?

Он встал, прижался лбом к холодному краю колодца и заплакал.