Польские новеллисты

Старуха показала потемневшие зубы:

— Да, это настоящий край света. Если вы решились зимой… В эту пору сюда никто не приезжает.

Мужчина развел руками.

— Служебные дела. Мне, однако, хотелось полезное совместить с приятным… Наверное, с монастырской колокольни открывается чудесный вид…

Монашка съежилась:

— Там страшно дует! Настоящий ураган…

— Вы мне только вход покажите.

Она снова встревожилась, а может, это была жадность (за большие услуги щедрее плата).

— Нет. Нет. Я уж тогда с вами…

У входа на самую колокольню она все-таки остановилась, втянув острый подбородок в броню чепца, и жалостно шмыгнула покрасневшим носом. А мужчина переходил от окна к окну, оглядывая все вокруг. Карта говорила правду: повсюду, куда хватает глаз, простирались леса. В лучах утреннего солнца они напоминали куски меха, присыпанные серебром. От них тянуло вечностью, дурманящим ароматом пространства. Приезжий взглянул на часы: было около двух. Он обернулся и благодарно посмотрел на сгорбленную фигуру у порога колокольни.

— Мне уже пора, — проговорил он. — Право, не знаю, как отблагодарить вас. Право, не знаю.

Она деликатно сунула в складки одеяния розовую бумажку.

Он опаздывал. И уже не надеялся, что девушка ждет его, но все-таки, выйдя на рыночную площадь, он прибавил ходу и наконец просто побежал по огромным булыжникам. Этого и следовало ожидать: за барьерчиком сидел лысый сгорбленный мужчина, с красным шарфом, обмотанным вокруг морщинистой шеи. На какое-то мгновение взгляды их встретились: приезжий увидел белесые пустые глаза курицы.

Не спеша вошел он в ресторан, машинально проверил, не замят ли столик, за которым он сидел утром, — столик оказался свободным. У него была склонность к привычкам, оттого и к женщинам привязывался он слишком уж надолго. Он шел к столику, опять думая о женщине из большого города.

— Сюда, пожалуйста! Сюда! — Пискливый голосок вылетел откуда-то из угла.

Он был рад, что девушка не обманула его. Она сидела рядом с железной печью, гудевшей от жара, ела маленькими кусочками мясной рулет; на стакане, наполовину наполненном жиденьким чаем, остался след от губной помады.

— Куда вы ходили?

Он сел, кивнул официанту:

— Бутылочку из-под апельсиновой! — и мило улыбнулся (он знал, что умеет мило улыбаться). — Я был в монастыре. Смотрел картины…

— Они неприличные! Такие нельзя вешать в костелах…

— Неприличные?

— Ну конечно! У мужчин все видно, и у женщин… Да и так ясно! Прямо как в медицинских книжках…

— Это ведь картины пыток. Все истекают кровью…

— Не знаю, — пожала плечами девушка и холодно взглянула на принесенную бутылку водки. — Не умею я этому молиться. Такое безобразие…

Приезжий осторожно разливал водку в стаканы, потом вдруг отставил бутылку и разразился смехом, смеялся он до слез. Девушка решительно отодвинула водку.

— Не буду я с вами пить. Думаете, я дура…

— Да нет же! — искренне сказал он. — Просто я обрадовался.

— Чему?

— Что именно мы останемся. Вы, я и… — он огляделся вокруг, — и этот официант, который боится инструкций даже в день Страшного суда. А вы-то как будете на Страшном суде?.. В рубашке?

— Это будет не так. — Администраторша пригубила стакан, чуть сморщилась и выпила до дна. — Ведь после Страшного суда нас не будет…

— Не будет?

— Нет. Впрочем, о чем это мы?

Приезжий ослабил галстук, расстегнул пуговицу воротничка; жар от железной печки становился непереносимым. В голове вертелось давно не слышанное слово «спариваться»… Это вульгарное слово собрало и духоту провинциального кабачка, и пошлую функцию любви, и страдание, которое нависло над бледной женщиной из большого города, страдание, от которого он как раз сбежал…

— Я не должен вас спаивать. А мне вот хочется! Вы мне нравитесь!..

— О! — Девушка презрительно надула губы (презрение в некоторых сферах очень хорошая форма флирта), но стакана не отодвинула. — Но за этим же вы приехали?

— Теперь я уже ничего не знаю. Может, и за этим…

— Многие приезжали с такой глупой мыслью… Дескать, раз из большого города, так даже и с администраторшей можно.

Она выпила и победоносно улыбнулась:

— Да осеклись!

В ресторане появились новые посетители: лесорубы, человек в мундире лесничего, крестьянин с соломой за голенищами. Они долго выбирали столики, шумно рассаживались, звонили ложечками о стеклянные пепельницы, призывая официанта. Приезжий внимательно изучал их и вдруг с каким-то неопределенным облегчением убедился, что они возбуждены. До него долетел обрывок разговора:

— Да говорю тебе, Мартин, сейчас может начаться… Слишком они поотдавили друг другу мозоли…

— Каркаешь, Валица, всю-то ты жизнь только и каркаешь… Да пусть, в конце концов, начнется! Отлично, это отлично!.. Нам ничего не сделают. Кому мы мешаем, Валица?

— У них такие большие бомбы. Море из берегов выходит и все заливает.

— Весной еще может быть, но зимой? Зимой море замерзшее… Валица, когда ты вернешь мне тысячу?