Польские новеллисты

Нарастают неуверенные звуки. Словно ветви дерева, колышется свет. Я не знаю точно, где кончается мое тело. Я пушистый, со всех сторон окружен задубевшим непромокаемым брезентом, который к тому же согревает еще несколько слоев воздуха. Я нахожусь в самой теплой середине середины моей системы. Я нахожусь в самой мягкой середине середины моей системы. Я ворочаюсь в ней, трусь об ее стенки. Нужно разбудить Иоанну. Сегодня наш первый выход за лесной малиной. Я вытягиваюсь рядом с Иоанной и слушаю, как наливается силой мое тело. Сейчас я всуну ей в ухо мой живой душистый язык. Или нет. Я схвачу ее руку и положу себе на грудь. Нет, еще рано. Лучше попросту сказать: вставай, слышишь, Иоанна, вставай. Я говорю неразборчиво, у меня пересохло горло, его нужно чем-нибудь промочить. Если я разбужу Казика в шесть, он поставит пиво с пеной, но только после своего возвращения. Шесть. Вставай, Казик. Тебе не хочется. Я понимаю. Вставай. Тебе не хочется идти в горы, но как же с моим пивом? Вставай. А не то я возьмусь за тебя. Ты страшно тяжелый. Чего ты смотришь? Да, да, шесть. Буди Юрека, и идите, как собирались. Вставай! Я свертываюсь в самой теплой середине середины моей системы. Вставай! Я свертываюсь в самой мягкой середине середины моей системы. Вставай! Это уже относится ко мне. Нашли, какая досада! Вставай! Они отдирают мою любимую пуховую шкуру, оскорбительно называют ее спальным мешком. Вставай! Голова Мацека трясется надо мной, как звонок. Да, нужно вставать. Значит, погода хорошая. Это значит — идем. Я иду с Иоанной по малину. Иду с Мацеком. Бужу Казика. Иду с Мацеком. На исполинской стене ждут нас пять метров гладкой скалы, покрытой лишайником. Там нельзя ошибиться. Я чувствую, как могут подвести подушечки пальцев: они особенно чувствительны к холоду и боли. Хорошо, сосчитаю до трех. Раз, два, три. Три, три, три. Вставай! Который час? Шесть. Может быть, немножко рановато? Вставай. Одеваюсь, одеваюсь. Смешной, в кальсонах, лезу за носками. А теперь перчатки. Они прячутся от меня, обманывают, разбегаются по нарам. Где же я все это приготовил себе заранее? А ну, побыстрее, лентяй. Я одеваюсь. Мацек, я одеваюсь. Честное слово. Я уже обвертываюсь шерстью. Лентяй. Я слушаю. Возьми, лентяй, хлеб и масло в кухню. Сахар пусть тем временем растает в чае. А ты заправляйся получше калориями. Пора, пора кончать еду, пора, я уже нашел белые шерстяные перчатки. Ботинки плотно охватывают клетчатые лодыжки. Горы еще темнее, чем темное небо, мрачно высовываются из укрытия. Сзади меня, там, в лесу, отпечатались среди камней наши, Иоанна, восемнадцатилетние следы. Где-то впереди нас, но уже недалеко на снегу кружатся иные следы, поздние и усталые.

А тем временем мы с Мацеком отбиваем такт, легкий быстрый такт. Смотри, Иоанна, какой я стал смуглый и сильный. Заметь, наконец, мою голубую штормовку, красный свитер и светлые волосы. Иоанна, посмотри, прошу тебя, как ловко я прыгаю по камням. Дай руку. Мы пойдем по лесу и будем петь. Мы поем на поляне. Два голоса сплетаются и летят ввысь. Два голоса, одно движение — широкое-широкое. Два голоса, ослепленные, далеко-далеко. Еще слышны падающие отголоски. Еще слышно улетающее эхо. Еще слышен голос пространства. Еще слышно. Нужно ответить. Нет, лучше тишина. Молчим, потому что лес запах осенью. Теперь мы будем слушать и заслушаемся.