Польские повести

— Ничего я не изменил. Просто решил вам помочь. Все-таки опыт, который вы, товарищ, здесь приобретете, пригодится. А там посмотрим. Не люблю преждевременно создавать проблемы, а может, это все раздуто, из мухи слона сделали. Вот прояснится все, тогда и будем выводы делать.

— Только поэтому? — спросил разочарованный Валицкий.

— Ну, может, еще ради ваших прекрасных глаз, — рассмеялся вдруг Юзаля и сам налил еще по рюмке себе и Валицкому.

«Кажется, будет хороший день, — подумал Михал Горчин. — Наконец-то можно будет поехать в Заречье».

Лето стояло холодное, дождливое, а была уже середина июля. Два дня назад над Злочевским уездом пронеслась сильная, хоть и недолгая буря. Она переломала тонкие стебли отяжелевших от зерна колосьев, размыла полевые дороги, превратив их в потоки грязи и песка, сбила плоды с пригнутых до земли ветвей фруктовых деревьев. Сильнее всего досталось восточным районам уезда, расположенным вдоль реки. Именно туда решил сегодня выбраться Горчин, пользуясь первым днем хорошей погоды.

Он ненадолго зашел в комитет. В зеленой картонной папке лежали вскрытые конверты — сегодняшняя, как обычно, обильная почта, которую следовало хотя бы просмотреть. Он быстро пробежал ее глазами и распределил между своими помощниками. Читая телефонограмму из воеводского комитета с требованием срочно сообщить о потерях, причиненных бурей, Горчин лишь улыбнулся, потому что уже со вчерашнего дня по деревням разъехались специально выделенные для этого товарищи из уездного Совета и актива сельскохозяйственного отдела.

Он захлопнул папку, запер ящики письменного стола и, сдув по привычке с настольного стекла пепел, вышел в приемную.

— Сегодня меня уже не будет, — сказал он невысокой черноволосой девушке, которая, оторвавшись от пишущей машинки, внимательно смотрела на него. — Если будут посетители, направляй их к секретарю по оргвопросам.

— Ясно, — кивнула она. — Скажу, чтобы приходили завтра. Завтра вы будете на месте?

— Буду. — Он пожал плечами. Ему хотелось улыбнуться, хотя девушку следовало бы осадить. По сути дела, она была права, и он знал об этом лучше, чем кто бы то ни было. Потому что любое мало-мальски важное дело, независимо от того, к кому оно попадало, так или иначе возвращалось к нему, проходило через его руки, таким образом, работа его помощников сводилась лишь к посредничеству. И была ненужной тратой времени. Однако винить в этом он мог лишь самого себя, он сам приучил их к такому стилю работы, а теперь, как ему казалось, было уже слишком поздно менять что-нибудь в этой системе.

Его голубая «Варшава» стояла у входа. Он открыл дверцу и, сгорбившись, протиснулся на сиденье водителя. Болек, его шофер, сегодня был на каком-то медицинском обследовании, поэтому путевка была выписана на Горчина, оставалось только вписать путь следования и час отъезда, что он и сделал.

Он резко рванул с места. Машина была новая, хорошо обкатанная. Еще раз притормозив у поворота, он выехал наконец на асфальтовое шоссе, которое вело к Руде, и включил радио. На длинных волнах передавали какую-то беседу для детей школьного возраста, а на средних джазовая музыка сопровождалась немилосердным свистом и треском. Он закурил папиросу и, приоткрыв треугольное окошко сбоку, целиком поддался обаянию быстрой, уверенной езды. Стрелка спидометра все время колебалась между 80 и 100, а при подъезде к длинному Рудницкому лесу она с отчаянием задрожала и отклонилась до упора, точно ее загнали в тупик.

«Что-что, а уж это я делаю хорошо, — подумал он, немного сбавляя газ. — Может, я не умею работать как следует, может, не умею жить и любить, как другие, но водить машину я действительно умею, уж этого у меня не отнимешь. Даже Болек смотрит на меня с завистью, а уж он водитель первоклассный, в армии, говорят, даже генерала какого-то возил… И что я за несерьезный человек! — вдруг спохватился он. — Тоже еще, нашел чему радоваться. Надо избегать такой езды. Еще когда-нибудь врежусь в дерево, вот будет история».

Осторожно, не превышая скорости в пятьдесят — шестьдесят километров, он проехал через Осины, за которыми километрах в двух уже виднелась Руда. Миновал первые стройки, здание общеобразовательного лицея и утрамбованную красноватой глиной волейбольную площадку рядом, затем пересек небольшую площадь, где какой-то ремесленник лепил что-то из бетона, и мостик над едва различимой из машины речушкой, больше похожей на сток для нечистот. Еще минута — и он выскочил на квадратную площадь городского рынка. Вспомнив, что у него кончаются сигареты, остановился возле киоска с газетами и, подойдя поближе, стал разглядывать сквозь мутные стекла запыленные, засиженные мухами книжки с выцветшими обложками. Рядом теснились старые журналы по разным специальностям. Ежедневных газет даже и следа не было.

— Что, не привозили еще газет? — спросил он киоскера — мужчину со старческим лицом, заросшим седой бородой.

— Привозили, но люди уже разобрали, товарищ секретарь.

— Вы меня знаете? — удивился Горчин.