Польские трупы

— Я тоже видел, совсем недавно, ну и что?! Мы будем ходить по городу, по всем городам и деревням и заглядывать людям в лицо, пока не найдем…

— Не понадобится. Я его хорошо знаю.

Дыдух глубоко втянул воздух, так глубоко, насколько смог. Почти до колен. Посмотрел на настоятеля выжидательно.

— Сначала ты, — сказал настоятель. — Расскажи мне эту историю. Расскажи, почему ты здесь оказался вооруженный, что ты хотел сделать? Всё мне расскажи.

Дыдух пытался справиться с возмущением. Иосиф Мария очень высоко ценил настоятеля. Еще во времена его монашества этот священник был для него образцом и светочем. А затем надеждой, когда мир разлетелся вдребезги. Но он ничего не может сказать. Лояльность по отношению к клиенту в его профессии превыше всего. А для него самого превыше всего честь.

— Простите, отец, я не могу этого открыть.

Настоятель покачался какое-то время на стуле. Перестал барабанить. Наконец посмотрел на Дыдуха ясными глазами. Передвинул стул на середину кельи и сказал мягко:

— Тогда иди сюда и исповедуйся. Тебе ведь это нужно, правда?

— Очень нужно.

* * *

Когда они выезжали из Кракова, рассвет уже занимался вовсю. В маленькую деревеньку — цель их поездки — было около получаса пути. В эту пору шоссе пустовало, и «субару» Дыдуха мчалась намного быстрей, чем дозволяли правила. Каждое нажатие на педаль газа причиняло Дыдуху боль, поэтому он старался сбавлять скорость как можно реже.

Настоятель сидел рядом и, казалось, полностью отключился. Он не шелохнулся с той минуты, как сел; Дыдух был уверен, что монах даже не моргает, только широко открытыми глазами глядит на дорогу. Необязательно на ту, на которой они находились.

Двое доминиканцев — оба завидного роста — на заднем сиденье также не подавали признаков жизни. Сжав губы, они думали о чем-то своем или молились. Настоятель выбрал их, поскольку они славились физической силой, их чаще, чем других братьев, можно было встретить в тренажерном зале. Оба, кроме того, были сторонниками жесткого курса на моральное обновление, который в монастыре символизировал отец Адам. Если бы они знали, что едут с его сыном, подумал Дыдух, разверзлись бы хляби небесные и навечно погребли их в сырости. Он наклонялся к зеркальцу заднего вида, чтобы рассмотреть, есть ли у кого-нибудь из них татуировка на шее, но ничего подобного не заметил.

— Помните, братья, — наконец заговорил настоятель, — месть не является нашей целью. Месть — чувство неблагодатное. Не нам вершить суд.

Ответом сзади была тишина, а Дыдух задал себе мысленно вопрос, вызвавший у него улыбку. Неужели убийство доминиканца не повлечет за собой столь же трагических последствий для преступника, как для иного — убийство копа? Ему не нравилось, что настоятель выбрал не лучшее из решений. Он сейчас едет, чтобы схватить по-настоящему опасного, чрезвычайно ловкого типа — хотя гораздо охотнее пригласил бы для этой цели антитеррористическую группу, — с настоятелем конвента, человеком святым, но немолодым, и двумя детинами, которые, вступив в орден, решили, что будут просто выполнять разные поручения, и даже не приняли рукоположение в сан. Он ничего не знает о них кроме того, что они обожали его отца и сделают все, чтобы виновный был наказан. И к ним в придачу он сам, смертельно усталый, бесхозный хромоногий пес. Доминиканские командос, лучше не придумаешь.

Когда детектив рассмеялся, настоятель взглянул на него с удивлением. Поэтому он подавил смех и извинился. Они снова мчались в молчании.

Дыдух уже немного пришел в себя. Шок, вызванный смертью отца и событиями в монастыре, прошел, сменившись отупением. Ведь для него этот человек умер много лет назад. И теперь он не понимал, как мог пойти в монастырь, чтобы его убить. Неужели он и в самом деле сумел бы это сделать? Минутная невменяемость. Странный и точный диагноз.

Исповедь-рассказ действительно была очищающей. Она не принесла ему бодрости, в которой он нуждался, а лишь вялость засыпающего человека, для которого сон — единственное время покоя. Вероятно, он даже заснул ненадолго. Да, наверное, он спал там, в настоятельской келье, но уже этого не помнит.