Польские земли под властью Петербурга

О том, что имперские чиновники вовсе не рассматривали напряженные отношения между евреями и поляками как громоотвод, канализирующий энергию неудовлетворенности общества, свидетельствует не только это постоянное беспокойство о возможном новом обострении конфликта. Царские управленцы в Царстве Польском, а также на других периферийных территориях империи в последние годы перед Первой мировой войной стали осторожнее в использовании такой, направленной на обострение конфликтов, политики «разделяй и властвуй»805. Во-первых, у них отсутствовало представление о каких-либо перспективных целях политической трансформации, ради которых стоило бы стравливать друг с другом группы населения. Основное внимание местных органов власти было направлено на повседневные управленческие задачи – размышлениям о программах и моделях будущего для управляемого ими общества они не предавались. О некой осознанной и продуманной национальной политике говорить не приходится – по крайней мере, на уровне местных управленцев, несмотря на все их полномочия по принятию решений в этой сфере. Во-вторых, свежий опыт революции 1905 года указывал на необходимость осторожности. Лица, принимающие решения в империи, теперь уже были не так наивны, как в 1880–1890‐е годы, когда они считали, что, поддерживая «малые народы», получают в руки удобный инструмент, позволяющий подорвать господство традиционных периферийных элит. События в остзейских провинциях убедительно показали, что национальная и революционная мобилизация латышей и эстонцев представляет гораздо более фундаментальную угрозу для монархии, чем местная немецкая аристократия806. Политика стравливания национальностей здесь в конечном итоге поставила под угрозу сам режим. А в Царстве Польском и возможности для такой политики были ограниченны. С одной стороны, можно отметить определенное предпочтение, которое отдавалось литовскому населению: так, на акции литовского национального движения в Сувалкской губернии власти реагировали гораздо более снисходительно, чем на такие же акции по другую сторону административных границ, в северо-западных районах807. Литовцы всегда были удобным аргументом, когда нужно было отвергнуть притязания поляков на гегемонию в Привислинском крае и указать на его полиэтничный характер808. С другой стороны, административные методы в русле концепции «разделяй и властвуй» имели проблематичные последствия и в Царстве Польском: Сувалкская губерния стала одним из главных очагов революции в 1905–1906 годах, и власти были удивлены силой литовского национального движения, поднявшегося там809. Именно такой опыт и сделал местных администраторов более осторожными в послереволюционный период. Разжигать польско-еврейский антагонизм, чтобы тем самым косвенно упрочить петербургское господство в крае, теперь уже не казалось приемлемым политическим ходом. В начале 1913 года Скалон прямо заявил, что правительство должно сохранять свою беспристрастную позицию по отношению к обеим национальностям810.

В общем, усилия чиновников по удержанию контроля над ситуацией были весьма успешными. Учитывая интенсивность погромов, шедших в черте оседлости с начала нового века, этот успех не был чем-то само собой разумеющимся. Хотя сами национал-демократы призвали к ненасильственным действиям против евреев811, уже этот факт как таковой свидетельствовал о том, что имперские власти выступают в качестве силы, сдерживающей конфликт: они запретили такую эскалацию юдофобских тирад, которая доходила бы до открытых призывов к насилию. Временная эрозия государственности, во многих случаях способствовавшая октябрьским погромам 1905 года, теперь уже уступила место стабильной государственной политике по обеспечению общественного порядка, благодаря чему польско-еврейский конфликт в Привислинском крае обошелся, если не считать небольших инцидентов в Варшавской губернии, без вспышек насилия против евреев812.

Однако возникает вопрос, почему имперская администрация так долго бездействовала, наблюдая за усилением антиеврейской кампании в прессе в 1906–1912 годах. Отчасти это было связано с тем, что национал-демократам, которых Петербург считал своими союзниками в польском лагере, предоставили сравнительно большую свободу. Кроме того, стало очевидно, что многие из базовых антисемитских установок бытовали и в кругах царской бюрократии. Так, топос «еврея-революционера» имел в них столь же широкое хождение, как и топос еврейского засилья в экономике или особенно ярко выраженной эксплуатации работников предпринимателями-евреями. Многие бюрократы недолго думая указывали на еврейские кварталы как на рассадники болезней, а на еврейских торговцев – как на разносчиков инфекций813. Таким образом, среди русских государственных служащих были весьма распространены юдофобские клише, которые, правда, были, по крайней мере отчасти, нейтрализованы столь же ярко выраженной полонофобией814.