Польские земли под властью Петербурга

Вследствие этого в последние годы российского владычества в Польше наметились значительное сокращение сферы действия имперской администрации и все более полная ее самоизоляция. Если раньше власти, уверенные в себе, осуществляли культурную колонизацию и демонстрировали польским подданным знаки лояльного отношения со стороны Петербурга или, по крайней мере, с позиции превосходства в силе принуждали их к участию в ритуалах прославления и укрепления империи, то внутренние распоряжения генерал-губернатора по случаю празднования столетия Бородинской битвы рисуют уже совсем иную картину: в них дано прямое указание проводить торжества только в кругах чиновничества и, самое большее, в районах с явным преобладанием русского населения816. Это, конечно, было отчасти связано с поводом, по которому проводились торжества: среди лидеров польского общественного мнения было много франкофилов, за счет чего юбилей битвы русских с французами представлял собой проблематичное и потенциально конфликтное событие. Но, кроме того, здесь проявилось и самоограничение господствующей элиты, которая отказалась от всяких претензий на символическую интеграцию местного населения в общероссийский контекст. Поляки были уже практически потеряны для России как подданные, участвующие в ее жизни и ее праздниках.

О глубине неверия в лояльность поляков свидетельствуют и лихорадочные действия имперских ведомств в условиях нарастающей угрозы войны. Уже давно отказавшись от всех планов по дальнейшей русификации Привислинского края, в 1913–1914 годах они пытались хотя бы в приоритетных с военной точки зрения сферах и в стратегически важных пунктах осуществить частичное укрепление «русского элемента». Считалось вероятным братание между поляками с российской и германской или австро-венгерской стороны, направленное против России, и ему хотели таким способом воспрепятствовать, однако вплоть до начала войны этим запоздалым усилиям не суждено было никакого успеха817.

В конечном счете у имперских административных элит в эти последние довоенные годы уже не имелось никакой концепции относительно того, что делать дальше с Привислинским краем. У имперских чиновников явно опустились руки, и безвыходность ситуации они вполне осознавали. Успокаивающе действовала, пожалуй, только уверенность в собственном военном превосходстве, позволяющем подавить любые попытки вооруженного восстания. Однако обширные планы по эвакуации края указывают на то, что царские чиновники прекрасно понимали: в случае войны отстоять этот западный выступ вряд ли удастся818.

Конечно, отделение польских губерний оставалось совершенно немыслимым вариантом, причем не только из военно-стратегических соображений. Российская империя основывалась на том принципе, что ее территориальная целостность неприкосновенна. Империя могла быть расширена за счет завоеваний, но потеря уже завоеванных территорий была невообразима. Более двухсот лет на этом принципе необратимой территориальной экспансии строилось самосознание романовской монархии и ее элит. Поэтому неудивительно, что «непонятливость» польских подданных, стремившихся эту неделимую целостность нарушить, не вызвала радикального переосмысления режимом своих базовых установок. Даже в условиях фундаментального кризиса – мировой войны – царские элиты не были готовы отказаться от «своей» Польши. В манифесте великого князя Николая Николаевича от 1 августа 1914 года говорилось о перспективе воссоединения Польши, ее самоуправления и свободы в вере и языке, однако видимость унии между Польшей и Российской империей по-прежнему сохранялась: воссоединение должно было произойти под скипетром русского царя. Не приходится удивляться, что у его польских подданных это обещание вызвало мало восторга819.