Польские земли под властью Петербурга

В то же время они имели здесь дело с таким культурным уровнем и такой интенсивной социальностью, какие были им неведомы и какие, с учетом антагонизма между имперским центром и польским обществом, порождали у них прежде всего ощущение угрозы. Даже во второй половине XIX столетия в Царстве Польском еще заметно было существование длительной традиции польской независимой государственности и сохранение идеи шляхетской нации. Внимание к этому прошлому в кругах элиты местного общества поддерживало память о польском величии даже в условиях царской цензуры и обеспечивало формирующееся национальное движение богатым арсеналом исторических символов, юбилеев и героев. Здесь имперские власти столкнулись с интенсивным политическим дискурсом на тему польской нации, а с 1890‐х годов и на тему польской национальности, – с таким дискурсом, который в других областях империи существовал лишь в зачаточном состоянии или вообще стал формироваться лишь во второй половине XIX века.

Даже образы нации, характерные для романтического периода восстаний, были серьезным вызовом для правящей династии, поскольку проявлялись отнюдь не только в вооруженных, но в конечном счете бесперспективных восстаниях, а и в том, что сами по себе принципиально ставили под сомнение легитимность царского правления. В Польше Петербург не мог, как в других подвластных ему районах, позиционировать себя в качестве европейского режима, несущего цивилизацию, а предложение интегрироваться в наднациональное имперское целое не обладало для коренных жителей Привислинского края никакой привлекательностью. Впоследствии, на основе сохраненной памяти о независимой национальной государственности, в Царстве Польском сформировались – причем значительно раньше, чем в других окраинных районах Российской империи, – те духовные течения, которые понимали модерную нацию прежде всего как этнонацию, требовали для нее права на самоопределение, а самодержавие в ходе революции 1905 года привели на грань краха.

С другой стороны, ввиду этой традиции польской государственной нации, а также благодаря научным и литературным занятиям многих представителей польского общества, избиравшим ее своей темой, имперские акторы, при всем сознании собственной силы, с уважением смотрели на культурный уровень элит Царства Польского. Среди них тоже царило мнение, что «поляки» принадлежат к цивилизационной общности Западной Европы. История Речи Посполитой, ее интеграция в мир европейских государств, ее архитектурное наследие, живая литературная культура и, до некоторой степени, католицизм вызывали такое уважение (а иногда и сочувствие), какого имперские элиты ни в одной другой провинции не проявляли. Так как в Царстве Польском, как нигде больше, культурная иерархия правящих и управляемых выглядела неоднозначной, особенно ярко была выражена и тревога по поводу аккультурации посланников Петербурга. Топос об опасности «полонизации» касался не только православных крестьян в западных губерниях, но и чиновников царской администрации, служивших в Привислинском крае.

Это было связано не в последнюю очередь с тем, что польское общество в период после Январского восстания принципиально изменилось. Оно достигло удивительно высокой степени институционализированной социабельности и участия в деятельности публичных форумов общественного мнения даже в сложных условиях имперского режима. Тому было несколько причин: во-первых, ограничительными мерами 1860–1870‐х годов удавалось лишь в небольшой мере подавлять формы общественной самоорганизации. В условиях хронической слабости государственных структур чиновники даже вынуждены были опираться на параллельные польские институты и, например, в области медицины допускали, хотя и неохотно и с ограничениями, сотрудничество со стороны поляков.

Во-вторых, политика петербургских властей, направленная на ослабление старых польских элит, приводила к незапланированным последствиям: дискриминационные законы, блокировавшие возможности карьерного роста для поляков-католиков на государственной службе, значительно повысили их общественную активность. Особенно переселявшаяся в города мелкая шляхта представляла собой резерв, из которого рекрутировались представители неслужилой интеллигенции, активно практиковавшие разнообразные формы самоорганизации в различных областях общественной деятельности и пополнявшие ряды деятелей столь различных институтов, как Варшавское гигиеническое общество, редакции газет, а также подпольные организации революционных политических партий. Имперские власти периодически реагировали репрессиями на это стремление к социальной самоорганизации и активности, однако не могли обуздать его динамику. Они добивались лишь того, что значительная часть подобной деятельности осуществлялась нелегально и, следовательно, в открытом противостоянии петербургскому режиму.