Польские земли под властью Петербурга

То, что в российском случае окраина была похожа на скопление пороховых бочек – а Царство Польское представляло собой целый доверху заполненный «склад динамита», – имело несколько причин. В отличие от Австро-Венгрии в случае Российской империи следует подчеркнуть усиливающее конфликты воздействие самодержавной политической системы, которая со времен Великих реформ стремилась к ликвидации всякого рода особых местных прав. В ситуации, когда отсутствовали или были в зачаточном состоянии институты политического участия и возможность формулирования общественного мнения в средствах массовой коммуникации, конфронтация государства и общества почти неизбежно резко усиливалась на перифериях. Казалось, здесь повсюду центральная власть выступала в качестве силы, вторгающейся в местные контексты и оказывающей репрессивное и «русифицирующее» воздействие. Локальное ограничение конфликтов, при котором конкурирующие силы могли бы бороться за власть и влияние на соответствующих представительных форумах провинциального уровня, таким образом, не осуществлялось. Тем самым Петербург – в отличие от Вены – оказывался лишен и возможности вмешаться в качестве якобы более нейтральной инстанции в местные столкновения. Николай II не мог в своем сложном многонациональном государстве оказывать интегрирующее действие, хотя бы отдаленно сравнимое с тем, какое оказывал Франц-Иосиф, и дело тут было не только в личности монарха. Дело было еще и в других отношениях между центром и периферией: в Габсбургской монархии эти отношения были таковы, что хотя бы в некоторых случаях позволяли императору и его государственному аппарату играть роль арбитра. В Российской же империи усиливающееся давление центра на периферию привело к тому, что представители имперской власти воспринимались прежде всего как угрожающие, если не враждебные, противники. Несмотря на то что Основные законы 1906 года действительно позволили и в России обеспечить такую ситуацию, при которой местные конфликтующие стороны хотя бы отчасти занимались сами собой, – кредит доверия к государственной бюрократии, которая на протяжении десятилетий вела себя прежде всего как орган центральной власти, был давно израсходован. «Границы лояльности» по отношению к представителям Петербурга на местах стали повсюду заметны в преддверии Первой мировой войны. В отличие от Габсбургской монархии в России не существовало никакой традиции улаживания конфликтов путем компромисса. Государственной бюрократии не хватало гибкости по отношению к требованиям со стороны местных обществ. В Австро-Венгрии же происходило регулярное обсуждение государственно-правовых оснований, на которых строилась империя, и шли постоянные дебаты по поводу расширения прав автономии провинций. На первый взгляд казалось, что это делает государство нестабильным. Однако происходившие споры не только принуждали государственные органы и их должностных лиц к готовности идти на существенные компромиссы, но и укрепляли веру в их принципиальную готовность к реформам. А в России местные лидеры общественного мнения воспринимали царских чиновников скорее как предвзятых агентов центра, нежели как посредников, имеющих целью минимизацию конфликтов. Это привело не только к тому, что и после революции сохранялась высокая готовность к насильственным действиям в отношении царских должностных лиц, но и к почти полной их изоляции: чиновники оставались чем-то внешним и чужим. Таким образом, локализация конфликтов в отдельных провинциях, достигнутая после 1906 года, не могла принести облегчения для центральной власти Российской империи844.