Польский рассказ

Никогда я раньше не задумывался над этим. Двадцать пять лет назад, например, меня вообще не было. Я не существовал. Может быть, я и существовал в чьих-то мечтах, это очень может быть, и мысль эта доставляет мне большую радость. Я даже глупею от радости, когда думаю, что, может быть, я и раньше существовал в чьих-нибудь мечтах, когда-то давным-давно, лет двадцать пять назад, когда меня еще на свете не было, и ни одной моей фотографии не было, ни одна живая душа меня не видела, ни одна река не поймала моего отражения. Я просто дурею и теряюсь от радости, когда подумаю об этом. Но все же — что это такое, поток времени? Двадцать пять лет назад, например, меня не было, не было — и все, а поток бежал, унося секунду за секундой.

И сто лет назад время текло точно так же. И тысячу лет назад. Я это вижу очень ясно. И десять тысяч лет назад время плыло. Отчего это, почему я так отчетливо вижу все, что где-то там, далеко позади, то, что было тысячу, десять тысяч лет назад, и совсем не вижу себя через десять, девять, восемь, шесть, пять лет? И даже через год? Вижу только черное, непреодолимое пространство. Правда, как это может быть?

Я уснул вчера не с той зловещей мыслью, что совсем не вижу себя через десять лет, а с мыслью убаюкивающей и сладкой, что, может быть, я существовал в чьих-то мечтах давным-давно, когда меня и на свете не было, когда сроки мои еще не подошли. Но, может быть, уже тогда кто-то хотел, чтобы я родился, совершил что-нибудь необыкновенное, может быть, отомстил за кого-нибудь, за чьи-то обиды и слезы, или, наоборот, искупил чей-то страшный грех, чью-то тяжкую вину, или завершил чьи-то труды, или еще что-нибудь в этом роде. С этой удивительной мыслью я уснул, и она захватила меня так, что я почти не мог дышать. Лежал на гладких плюшевых сиденьях в купе первого класса, в темноте непробудной, потому что на небе было междуцарствие, а мысль эта держала меня за горло мертвой хваткой.

Разбудила меня уборщица — та же, что была вчера, позавчера и третьего дня. Они приходят сюда в шесть утра сделать уборку, протереть окна, подмести коридоры и купе, потому что большой душ, под которым проходят вагоны, поливает их водой с мылом только снаружи. Внутри должны поработать уборщицы. А потом уже подают паровоз, он отводит состав на какой-нибудь путь, где его уже ждут люди, чтобы сесть и занять места — хорошие или какие придется.

Она легко, совсем легонько дотронулась до моей руки и глядела, как я открываю глаза и как закрываю их снова, потому что мне страшно хотелось спать. Вчера вечером я долго не мог уснуть. Я думал о вещах таких непостижимых, что можно было бы всю жизнь ничего не делать. Только о них и думать. И все равно это была бы капля в море. Так ничего бы и не придумалось. Я думал о потоке времени. И потом другая мысль, внезапная, как головокружение: что, быть может, я существовал в чьем-то воображении и в мечтах какого-нибудь там чудака, когда меня еще на свете не было, когда еще не подошли мои сроки.

— Ну вставай же!

Я сел, так и не открывая глаз, чтобы поспать хотя бы еще самую коротенькую минутку.

— Так мне не хотелось тебя будить, уж очень ты сладко спал, смеялся во сне, ну, может, и не смеялся, но на лице у тебя была улыбка. Не могла я тебя будить. Минут пять я здесь сижу, не меньше.

Я открыл глаза. Но для этого мне нужно было собрать всю свою волю, чтобы прогнать сон.

— Вчера, когда я пришла, лицо у тебя было совсем другое. Ты даже зубы стиснул во сне… И позавчера тоже, и я сразу тебя разбудила. Наверное, тебе что-то нехорошее снилось, но я не спрашивала. Зачем лишний раз напоминать?

Я пригладил пальцами волосы и стал растирать крест-накрест руки и ноги, они у меня одеревенели и замерзли порядком, но, впрочем, не больше, чем всегда. Утренники уже давно стоят холодные. А в поездах не топят. Если бы топили, то и к ночи в вагонах было бы тепло. Но нет, еще не топили.

И были лишь жалкие крохи того почти незаметного, едва уловимого тепла, которое оставили здесь люди. Вечером, приходя сюда, я еще ощущал его. Неисповедимы пути твои.

— Ну и замерз ты сегодня. Вся душа, наверно, застыла.

— Есть немного. Ничего, днем за тачкой обогреюсь.

— Вчера на работу вышел?

— Вышел.

— Вот и хорошо, вот и ладно. Но что с тобой будет дальше? Как ты жить будешь?

— Что будет, то будет. Как-нибудь не пропаду. Пусть у вас голова не болит….

— Как же ей не болеть, когда такое творится. Человеку податься некуда, по вагонам скитается, как же мне, как же я…

— Ну я пошел. До свидания.

— Постой. Постой! Я больше ни говорить, ни спрашивать не буду. Принесла тебе немного хлеба с салом.

— А себе?

— И себе, себе тоже.

— Покажите, пожалуйста.

— Ну вот гляди.

Я ел, а она на меня смотрела.

Не умею я рассказать, как она иногда на меня смотрит. Как будто откуда-то издалека. Что-то в ней тогда происходит. Словно набегают неведомые волны. Она сама, наверное, не понимает, что с ней такое. И красивая она тогда, хотя лицо у нее немолодое, а, пожалуй, уже старое.