Польский рассказ

— Нет, пока не получили. Но я заказал на базе. Уже несколько человек спрашивали.

Когда получат, то я-то уж наверняка не куплю. Деньги, которые у меня остались, не слишком оттягивают карман. И они должны послужить мне верой и правдой до зарплаты. А после зарплаты я, может, и закажу себе баночку тунца. Тунец вещь неплохая. Можно сказать, отличная вещь. Мы как-то ели его с Кармелой, попивали хорошее винцо и заедали разными сырами и как раз вот этим самым тунцом. Может, я и закажу баночку тунца. Но только одну — не больше. Деньги мне нужны, я уже говорил для чего.

Купил я четыре булки в «Саме» и сто граммов зельца в другом магазине, да еще три луковицы на лотке.

Сижу в бараке и ем. Ем! Разрезал булку и положил на нее колбасу. Сейчас малый даст мне свою кружку, пока что он сам еще допивает кофе. Одну луковицу я уже очистил. Лук, пережаренный на сале, или просто сырая луковица — это вещь. И нет для меня ничего вкуснее, чем кусок черного хлеба с зеленым лучком и с солью.

Сижу на лавке возле самого котла, утопая в тепле и в блаженстве. Ем. Ни на кого не гляжу, ни с кем не разговариваю. Но не потому, что я отщепенец какой-нибудь, паршивая овца в стаде, нет, никогда я ни перед кем не задавался, и эти ребята для меня ближе других. Ем. Секунды и минуты уплывают без единого всплеска. На всей нашей ярмарке эти ребята для меня ближе других. И даже вот этот молодой бык — помощник бригадира. Где он сейчас? Стоит рядом с бригадиром и курит. На меня и не глядит. Не знаю, то ли он плюнул на это дело, то ли втихую точит нож, злится, что я поставил его на место. На меня он не глядит. Лучше мне с ним не встречаться в темном переулке, я там ничего не потерял.

Секунды и минуты уплывают без всплеска. Утро промелькнуло как одно мгновение. Перерыв тоже подходит к концу. Народ постепенно расходится. С едой я покончил. Закурил папиросу и тоже выхожу на улицу. Сторож запирает за мною дверь. Я иду через площадь за моей бригадой. Угрюмый сегодня день. Ни единого проблеска солнца. Небо закрыли черные тучи.

Словно скорбящие вдовы раскрыли черные веера. Но дождя нет. Ветер есть, небольшой. На море поднялись волны. Вода меняет цвет. Катера с громким всплеском разрезают носом воду. Плывут к берегу. Минуты и секунды уплывают без единого всплеска.

И вот передо мной уже вечер — совсем молоденький.

Шабаш, работе конец. Я пообедал и полусидя-полулежа гляжу с крутого берега вниз. Здесь, на склоне, я нашел подходящую нишу, укрытую от чужих глаз, но с неплохим видом на море, и каждый день прихожу сюда — выкурить две-три папиросы. Когда я пришел сюда, было четыре, и я застал угасающий день. А теперь почти пять, и глядит на меня вечер — совсем молоденький. В порту зажигают огни. Море гулко ударяется о мол. Во все стороны разлетается пена. Но до ног моих она не достает. Сейчас закурю папиросу. Устал я. Вокруг совсем темно. Черное непреодолимое пространство. Протяжно воет ветер. Море, перепрыгивая через мол, обрушивается на берег, и голос у него такой, словно воркуют тысячи голубей. Кажется, вздремнул я малость.

Перевод Г. Языковой.

Владислав Лех Терлецкий НАДЕЛ

От пальцев остаются следы на бумаге. На ней значатся дома, маленькая, вбитая в землю церковь, квадрат рыночной площади — одноэтажные оштукатуренные строения с белеными стенами. Надо всем этим стоит смрад, он заполняет комнаты для приезжих так плотно, что здесь, в этих помещениях, не проветривающихся ни зимой, ни летом, кружится голова и теснит дыхание. Мы чужаки. Это ощущается во взглядах, ибо, обращаясь к нам, они угрожают: не разрешают трогать землю, взгорья, не дают объединить разделенные границами узкие полоски обрабатываемой земли, «пусть не смеют ничего трогать, если им есть что терять». Узкие, перепутанные земельные участки…

Чертежи, которые мы готовим, перечеркивают все это, соединяют полоски земли очень легко, стоит только распахать ненужные межи. Лес в окне дымится туманом, горы теряют свою остроконечность «Ты не ослеп? — спрашиваю я, отодвигая бутыль с черной тушью на край стола. — Выкрути фитиль в лампе побольше, чего горбишься…» Я вижу, как мужчина подымает большую голову к свету и принимается за подсчеты. Мухи жужжат вокруг. «Вот вечер человека, творящего историю, — думаю я. — Чтобы ликвидировать чересполосицу, нужны глаз, свет, бумага, тушь, данные обмеров. Терпение…» Не знаю только, как надолго его хватит у людей, чьи наделы мы пришли сюда обмерять и укрупнять. А пока что наделы сохраняются в прежнем виде. Люди не верят картам. Говоря с нами, они угрожают нам или пытаются подкупить. Старые беззубые женщины режут петухов, варят золотистые бульоны и не хотят брать за это денег: землемеров надо кормить бесплатно, чтобы судьба справедливо водила их руками.