Польский рассказ

В воскресенье у нас передышка. Сидим в конторе, курим и болтаем с местными жителями про всякие любопытные штуки. Из позолоченных коробок высыпают крошеный табак на толстые бумажки, уравнивают его вдоль краев короткими пальцами. К этому табаку можно добавить сушеных вишневых листьев, но и они не смягчают его вкуса.

— Люди! — говорю я. — Мы как раз закончили первую часть порученной нам работы. Теперь все могут увидеть, как это выглядит на бумаге. Мы обмерили всю землю инструментами, они все точно показывают. А если это делать на глаз, можно легко ошибиться. Самое трудное у нас позади. Посмотрите: это была тяжелая работа. Мы оставили свой дом, жен с детьми и целый год сидим здесь, у вас. В шкафу стоят какие-то бутылки. Если в них осталось что-нибудь, надо будет поделиться по чести…

Они молчат. Подняв ко рту цигарки, проводят кончиком языка по кромке бумаги и заклеивают ее. Вечером, когда мы снимаем рубахи, наша одежда пропитана запахом табачного дыма. Этот запах держится в складках кожи на наших руках, въелся в пальцы, даже подушки, на которых мы засыпаем, пропитаны им так же сильно, как наши волосы. Изъятие земли — то, что нами уже сделано, будит стихию. Еще недолго, всего несколько дней, и все это кончится. Остается вопрос справедливого раздела. Те, что посещают нас вечерами в конторе и не боятся делать это, недоверчивы. Чаще всего они говорят об участках здесь, в городке. Они не хотят возвращаться в горы. Старые, очень богатые и очень набожные люди, удостоенные нести балдахин во время религиозных процессий, они советуют нам перебросить в горы принадлежащие костелу пастбища. Прищуривают глаза, говоря, что их ксендз очень толстый. Они же должны построить себе дома внизу, в городе. На участках, которые мы должны им выделить. Летом они будут сдавать приезжим комнаты. И показывают нам лоснящиеся, туго набитые бумажники.

Когда наконец нас оставляли одних, мы гасили лампы и выходили на террасу. Контора помещалась в большой, брошенной некоторое время назад вилле. Неподалеку от дороги, проходящей чуть ниже дома, высится большая черная стена — заросший лесом, круто обрубленный с этой стороны склон. Ночи стоят светлые. Здесь много легко крошащегося известняка. Дорога, которая вела к селу, казалась толстой белой чертой на черном картоне. По этой дороге в лес таскали оружие.

Человек, с которым я сидел в ту ночь на террасе, такой же измученный, как и я, глубоко дышал, широко раскрывая рот, и, не двигаясь, вслушивался в доносившиеся до нас звуки.

— Мы слишком много пьем, — сказал он вдруг. — Ты пил перед тем, как они пришли сюда?

Я пил. Возвращаясь с почты, заходил в магазин. Я думал о том, что кто-то не спускает с меня глаз все время. Если я и боялся чего-либо, так только того, чтобы нас не захватили врасплох, не напали неожиданно, когда мы будем недостаточно подготовлены к отпору. А впрочем, может быть, и пил-то я от страха? Может, это и была та особая жажда, которая делает из нас существа бессильные, угнетенные страхом перед чем-то, чего нет, но что почти осязаемо. Много ночей мы просиживали вот так на террасе. Луна иногда обводила контуром тучи, по земле пробирались люди — одни в лес, другие, наоборот, возвращались домой с ведрами самогона и пили долго, затихая лишь к утру. Как-то я уехал на несколько дней. В пустой конторе остался он один, склоненный над подоконником — таким я запомнил его. Поза очень неподвижная и равнодушная… Должно быть, его убили в ту же ночь.

Под вечер шел дождь, и следы ног, которые мы искали на следующий день, расплылись в белой грязи. Много крови было на ступенях. Люди, которые оказались здесь, разыгрывали удивление и поглядывали в сторону дверей, за которыми фотографировали и снимали отпечатки, двигаясь неторопливо, деловито и спокойно.

— Не докончили мы своей работы, — говорю я. — Сто лет вы кроили землю, как бабы рвут в клочья старые рубахи, чтобы заткнуть ими окна на зиму. Вы не разрешали трогать землю, перекупали ее, но вы думали о турбинах, о широких улицах и роскошных магазинах, которые мы должны для вас строить…

Я возвращаюсь по длинной улице: два ряда одноэтажных домов, высокие окна, на южных стенах балконы, чтобы летом постояльцы могли подставлять лицо солнцу, не выходя из комнаты. Крыши острые, крытые железом, с красными трубами. Поскольку все должно начинаться с дома — если он деревянный, то, разумеется, с деревянного, если же его построили из кирпича, то с кирпичного, — мы начинаем описание именно с окон. В окнах, этих маленьких квадратах, замкнуты небо и земля. Между не слишком высокими горами и дремучим лесом.

Перевод З. Шаталовой.

Корнель Филипович ПРЕПЯТСТВИЯ