Польский рассказ

И вдруг все замолчали. «Виккерсы» выстрелили один за другим, воздух наполнился гулом, который сменился звенящей тишиной; Беер чувствовал дрожь стен, рук, касок, и только через минуту слух его уловил приглушенный треск винтовочных выстрелов и быстрый ритм пулеметных очередей. И скорее ощутил, чем заметил чье-то враждебное присутствие. В полумраке лестницы, опершись о перила, стоял офицер в конфедератке. Солдат, который проследил за взглядом Беера, шепнул: «Ротмистр», — и тут же протиснулся к выходу из ворот, нервно загоняя патрон в казенник винтовки. Остальные также ретировались со сдержанной поспешностью: неожиданно вокруг Испанца и Беера стало тихо и пусто.

Они стояли при свете дня, и Беер почувствовал себя так, будто он на допросе. Через минуту из темноты возникнет рука, скорее просто некое движение, и всей тяжестью обрушится на его висок; рука эта безличная и потому вроде бы не человеческая; скорее движение бездушного предмета, а вовсе не той человеческой руки, что подают на прощанье или пожимают при встрече… И на минуту он перестанет видеть что-либо, кроме серо-синего липкого тумана, который всегда в таких случаях возникает под веками, и перестанет слышать что-либо, кроме медленно нарастающего шума в ушах и где-то глубже, под черепом. Но пока что еще царит молчание, и, хотя Беер не видит глаз этого человека, небрежно опершегося о перила, он знает, что они встретились взглядом и уже сказали что-то друг другу, даже очень много сказали, прежде чем успело прозвучать произнесенное мягким, хрипловатым баритоном, с иронией и угрозой:

— Ну-с?

Слово прозвучало, и Беер пожал плечами:

— Под пули, господин ротмистр?

— Вот именно. Довольно опасно.

Испанец с минуту колебался, переводя взгляд с Беера в лестничный сумрак и обратно, наконец сунул обе винтовки в руку товарища и выступил вперед:

— Явились в ваше распоряжение, господин ротмистр, политические заключенные, Казимеж Беер…

Тот тихо рассмеялся, потом оборвал смех и напыщенно-иронически воскликнул:

— О, Беер! А я и не знал, что вы находитесь под защитой моего гарнизона! Мне и в голову не пришло спрашивать Юно. До чего же мала эта страна, Беер, до чего мала…

Он на миг смолк, будто осекся, будто дух хотел перевести перед эффектной концовкой, а может, кончить фразу не словами, а жестом или ударом в лицо.

— До чего мала страна нагла, Беер! Где ей до Советов, что простираются от полесских болот до Камчатки и от Ледовитого океана до Ташкента! Подумать только, в одной стране одновременно и зима, и лето, и восход солнца, и заход… Не скучаете по ней, Беер?

— У вас, видно, много времени, господин ротмистр, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Испанец. — А я еще не выпустил ни одной пули…

Ротмистр тихо засмеялся и, игнорируя Испанца, обратился к Бееру:

— А тебе хотелось бы выпустить пулю?

— Да, господин ротмистр.

— В меня?

Беер замялся, и ротмистр уловил это. Поспешно, словно предупреждая ответ Беера, он сказал уверенно и с каким-то удовлетворением:

— Разумеется, в меня.

— Оставим это до более подходящего времени, — холодно и отчетливо ответил Беер и тут же добавил: — Теперь у нас дела поважнее.

— Вы удивляете меня, Беер, — продолжал тот из темноты. — Никогда не предполагал, что для вас может быть что-то более важное, чем отправлять на тот свет таких, как я или Юно. Какие же это у вас дела поважнее?

Он перевесился через перила и раздельно повторил:

— Ну, какие же, Беер?

Беер молчал. Офицер перевесился еще ниже, перила затрещали под его тяжестью, и Беер подумал, что хорошо бы они не выдержали напора и сломались, тогда бы ротмистр грохнулся на бетон.

— Так какие же? — не отступал ротмистр.

— Мы в вашем распоряжении, — ответил Испанец.

Офицер ждал еще с минуту молча, перевесившись через перила, видимо, решал что-то про себя, наконец медленно распрямился и, глядя на Беера поверх Испанца, который стоял ближе, спросил:

— Вы знаете, в чье распоряжение себя отдаете?

— Знаю, — без колебаний ответил Беер.

— Вы меня узнали?

— Узнал, господин старший комиссар.

— Я ротмистр спешенной кавалерии, — возразил тот с возмущением.

И медленно стал спускаться по лестнице, ступая с достоинством и размеренно, так чтобы шпора успела дозвенеть после каждого шага. Всем своим видом он давал понять, что никогда не испытывал недостатка во времени и никогда ни от кого не убегал. Он был на полголовы выше Беера и сейчас стал перед ним вплотную — он всегда останавливался так, даже когда бил в лицо, так что Беер никогда не видел его бьющей руки, лишь движение, быстрое, неуловимое, — остановился вплотную, как тогда, когда бил, и уставился в лицо Беера несколько свысока, с тем же ироническим превосходством, с презрением. Вот именно — презрение! Его, надо думать, он лелеял в себе с такой же тщательностью, с какой холил лицо и руки. Наконец он произнес почти шепотом:

— Безумцы!