Польский рассказ

Когда в феврале 1945 года я вернулся в Варшаву, то сразу пошел на улицу Марии Казимеры поздороваться со своим домом. Но дома не было. От него осталось лишь немного щебня да кирпича. Я огляделся вокруг и тогда заметил беседку. Удивительное дело. Сгорели все соседние дома, а беседка осталась невредима. Стояла на своем месте, точно на этой улице и на этом дворе ничего не случилось. Я неторопливо направился к ней, поскольку некуда мне было спешить. Подошел к беседке и увидал могилу. Такую маленькую, почти вровень с землей, но с крестом и деревянной дощечкой. Надпись расплылась, и я наклонился пониже, чтобы прочесть: «Мечислав Сковронек: 16 лет, харцер». В ту пору я уже разучился давать волю чувствам, ибо подобные кресты были для меня вещь нормальная. Даже сердце не забилось сильней, только как-то обыкновенно подумал о Метеке, о всяких его пустых и толковых затеях. И когда вот эдак размышлял, то мне вдруг припомнилось, что именно Метек нашел в этой беседке пепеэровские листовки, которых ксендз не пожелал освятить. Я заглянул в беседку. Она была пуста, от освященного алтаря не осталось и следа. Вот там была Лидка в белом платьице, рядом коленопреклоненный ксендз, а здесь прижатый к стене Метек читал листовки. Кто их тут спрятал, действительно ли Маевский? О Метеке я могу кое-что рассказать. Он был, что называется, свой в доску. А вот о Маевском не могу сказать ни слова. Видал его несколько раз, кланялся ему, поскольку был приучен кланяться старшим. А позже читал красное извещение. И в нем значился Маевский. И это все. Если бы не могила Метека, я, пожалуй, и не вспомнил бы, что жил такой человек, который где-то сражался, за что-то погиб и его-то могилу никому не найти, даже днем с огнем.

Перевод М. Игнатова.

Тадеуш Лопалевский МОЛОДОСТЬ

Заспорили они из-за гитариста. В эстрадном ансамбле появился как раз тип, который пел любовные куплеты, эффектно себе аккомпанируя. Мирка сразу же приглянулась ему и, считая, видимо, что эти страстные мелодии были адресованы именно ей, начала улыбаться на свой манер, подмигивать и вообще строить мины, которые она считала неотразимыми. Когда оркестр умолк и танцевавшие пары возвращались на места, она подошла к эстраде и затеяла с ним разговор. Он смотрел на нее, как ястреб на ошеломленную куропатку, — хищно и с вожделением. Ярек не сомневался: они договариваются встретиться в другом кафе.

Наконец она вернулась и села за столик, чтобы допить остывший кофе.

Тогда он подчеркнуто спокойным голосом первым нарушил молчание:

— Ну, на сегодня, пожалуй, хватит. Идем.

Она вынула из сумочки карандаш и, поглядывая в зеркальце, подвела глаза.

— И не подумаю! Самое веселье начинается, людей полно. — Она положила карандаш в сумочку и вынула кисточку для ресниц. — Этот, с гитарой, ничего, а?

— В этом пестром пиджачишке он похож на клоуна.

— А слушать его приятно. И голос есть, и талант. Если бы только кто ему помог…

— Значит, не идешь? — прервал он ее.

— Нет!

— Учти, останешься одна, — сурово предупредил он. — У меня завтра коллоквиум.

— Не переживай, детка. Трудись и не теряй надежды.

— Ах, так? А я-то думал, что ты… — Нервными движениями он пытался зажечь сигарету. — Я думал, что хотя бы из солидарности ты…

— Не будь нудным! Это кафе, а не забегаловка. И к тому же еще рано. Чего ты, в конце концов, хочешь?

— Ну веселись! — сказал он изменившимся голосом, положив на столик деньги для официантки. Мирка как будто бы заколебалась. Но в это время гитарист ударил по струнам и дал знак своим друзьям-музыкантам. Она, словно кто-то дернул ее за невидимый шнурок, повернула в ту сторону голову, и тогда Ярек молча, ничего не сказав, встал и направился к выходу.

— Подожди! — вполголоса сказала она, идя за ним. — Давай только дослушаем до конца эту вещь.

— Надоел мне этот цирк.

— А мне ты надоел! — вспылила она вдруг. — И твои фантазии тоже. Я сыта ими по горло.

— Понял. Порядок. — Он махнул ей на прощанье рукой и, стиснув сигарету в зубах, вышел, поставив крест на всем том, чего он добился в прошлом и чего ожидал в будущем. Конец! И чем раньше это произойдет, тем лучше. Без лишних церемоний и разговоров. Тупые куриные мозги! Он швырнул окурок и, чтобы заглушить растущее в душе возмущение, начал напевать какую-то мелодию, пока не заметил, что она из репертуара того фокусника с гитарой. Он сплюнул, словно в рот ему залетела муха. Невелика потеря — невелики и слезы. Он пришел к выводу, что должен чего-нибудь выпить, стопка-другая хорошо помогает в таких случаях. «Чего она воображает-то? Скучно, что ли, ей со мной? Захотелось перемен? Пожалуйста!»

Но когда он оказался возле бара и вошел туда, вид подвыпивших посетителей и запахи, доносящиеся из кухни, отбили у него всякую охоту на водку.

— Чем это у вас так воняет? — бесцеремонно спросил он буфетчицу.

— Цветную капусту готовим, — ответила та с обидой, а какой-то тип с лицом настолько красным, словно всю свою жизнь он не употреблял других закусок, кроме помидоров, уставился на него, как лунатик.