Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Если в русском обществе этих лет постепенно складывалось представление о том, что не только монарх является воплощением государства, что наряду с ним существует и «вся земля», которая несет ответственность за судьбы страны и за дурные поступки монарха, которым она не препятствует[1067], то сенаторы навязывали русской стороне модель отношений, согласно которой государь (даже иноземный) стоит бесконечно выше «всей земли», которая должна лишь повиноваться его приказаниям.

Что такие высказывания в устах сенаторов не были чем-то случайным, показывает их сопоставление с речью одного их главных участников переговоров — подканцлера коронного Ф. Крыйского на сейме 1611 г. [1068]. Как бы возражая возможным оппонентам, предлагавшим вести переговоры с русскими людьми, Крыйский обращался к ним с целым рядом риторических вопросов. С кем вести переговоры? «Государя у этого народа нет, он не является свободным, воспитан под властью тиранов». О чем вести переговоры? «Если о Московском государстве и столице, то они уже у нас в руках, если о государе, то должны того принять, кого им дадут, и терпеть то, что прикажет победитель».

В отношении Речи Посполитой к ее восточному соседу, в представлениях польско-литовских политиков о возможных целях восточной политики этого государства к концу XVI в. можно отметить проявление двух тенденций. Одна из них была связана с представлениями о расширении границ Речи Посполитой благодаря вовлечению России в орбиту польского культурного влияния и предоставлению дворянству соседнего народа прав и привилегий польской шляхты. Сторонником таких взглядов есть основание считать гетмана С. Жолкевского. Другая была связана с представлениями о заключении «неравноправной унии», когда Русское государство превратилось бы в неравноправный придаток Речи Посполитой. Общий правитель обоих государств избирался бы на трон польско-литовскими магнатами и шляхтой без какого-либо участия русских людей. В России он оставался бы самодержавным государем, использовавшим ее силы и средства в интересах Речи Посполитой. Приведенные выше высказывания позволяют говорить о короле и его советниках как приверженцах именно такого решения.

В записках офицера московского гарнизона С. Маскевича сохранилось интересное сообщение о беседах, которые он и его товарищи вели в Москве с русскими детьми боярскими. «В разговорах, — писал С. Маскевич, — наши хвалили им вольности, чтобы, с нами соединившись, ее добыли». Но, по словам Маскевича, реакция русских современников была сдержанной: «Ваша вольность для вас хороша, а наша неволя для нас». «У вас, — говорили они, — более могущественный угнетает более худого; вольно ему взять у более худого имение и его самого убить». В польско-литовском обществе никто не. может гарантировать более бедному сохранение его «вольности», а в русском царь может защитить самого бедного сына боярского от самого богатого боярина[1069]. Очевидны различия между позицией сенаторов под Смоленском и королевских офицеров — простых шляхтичей, которые совсем не были против того, чтобы русские дети боярские приобрели те же «вольности», которыми обладала польская шляхта. Очевидно также, что дети боярские не хотели этих «вольностей» не от темноты и невежества, а поскольку обладали знанием о том, сколь несовершенным оказывалось практическое осуществление этих «вольностей» в особенности в восточных, граничащих с Россией областях Речи Посполитой[1070].

Возможно, в ходе дальнейших дискуссий отношение русского дворянства к шляхетским «вольностям» могло бы и измениться, но начавшийся диалог не получил продолжения на более высоком уровне. На переговорах сенаторы не предлагали представителям русского общества каких-либо «прав» и «вольностей», они, напротив, требовали подчиняться распоряжениям их государя, в частности относительно Смоленска.

Еще до приезда гетмана С. Жолкевского в королевский лагерь «великие послы» выразили желание связаться с Москвой, чтобы получить указания, как отвечать на предложения сенаторов[1071]. Но в течение достаточно долгого времени сенаторы не давали на это разрешения: как писали послы в своей отписке в Москву, они с такой просьбой обращались к сенаторам «многижда, и они нам не отказали, а послать не поволили»[1072]. Очевидно, Сигизмунд имел основания опасаться, что из Москвы послы не получат благоприятных для него указаний. Со временем, однако, позиция короля и сенаторов в этом вопросе изменилась. Добиться от послов уступок не удавалось, а предпринятый было новый штурм Смоленска закончился так же неудачно, как и предшествующие[1073]. Вместе с тем успехи, достигнутые в Москве, обнаружившаяся далеко заходящая уступчивость Боярской думы, готовой выполнять распоряжения Сигизмунда III, давали основание надеяться, что с помощью Думы удастся сломить сопротивление послов и жителей Смоленска и добиться заключения соглашения, отвечающего интересам короля и Речи Посполитой.