Польско-литовская интервенция в России и русское общество

В рассказе о битве при Клушине сделана вставка об измене немецких наемников[1498]. Особенно сильной переработке подвергся рассказ об избрании Владислава. В новом тексте было подчеркнуто, что на выборы польского принца в Москве согласились лишь тогда, когда гетман Жолкевский принес клятву, «яко быти вере неподвижно во веки» и дал «лист» от короля с таким же обещанием[1499]. Когда послы отправились под Смоленск, патриарх приказал им «за веру стояти крепко и неколебимо даже до смерти»[1500]. В соответствии с этим во вставках неудача переговоров уже связана с тем, что Сигизмунд III «в серцы ж своем нелепая помышляше, дабы православие соединити с латинством»[1501]. Решение Сигизмунда разорить Москву объяснялось тем, что он увидел, что здесь «не приемлют веры и учения папежского и укланяютца»[1502]. Наконец, рассказ о пребывании поляков в Москве был дополнен кратким рассказом о «поругании» православных святынь[1503].

Все эти наблюдения подтверждают сформулированный при анализе текста «Летописной книги» вывод, что отношение автора «Книги» к польско-литовской шляхте не было столь отрицательным, как в «Сказании» Авраамия Палицына или «Временнике» Ивана Тимофеева, что вызвало в каких-то кругах русского общества желание «поправить» обрисованную здесь картину.

Стоит отметить, однако, что эти особенности «Книги», сохранившейся в двух мало отличающихся друг от друга редакциях, не помешали ее достаточно широкому распространению.

«Летописная книга» не является совершенно одиноким текстом. Ряд общих с ней черт обнаруживает так называемый «Карамзинский хронограф», составителем которого был арзамасский помещик Баим Болтин, впоследствии видный воевода в годы Смоленской войны[1504]. Для автора поляки — старые враги его страны — «исконибешние враги и неприятели», с которыми в прошлом русские люди часто вели войну («а Смольяном Поляки и Литва — вечные неприятели, что жили с ними поблизку и бои с ними бывали частые»)[1505]. Но, несмотря на это, отношение Болтина к полякам спокойное, он воздерживается от каких-либо выпадов в их адрес, описания сражений носят деловой характер, автор отмечает достоинства и недостатки в действиях обеих сторон. Религиозному аспекту русско-польского противостояния Болтин почти не уделяет внимания. При описании переговоров в Москве и под Смоленском он совсем не затрагивает вопрос о принятии королевичем православия. Причины вспыхнувшего в Москве восстания арзамасский помещик видит в том, что «Московского государства людей от Литвы… насилство и обида была велика, саблями секли и до смерти побивали и всякие товары и снесной харч имали силно безденежно»[1506]. Даже говоря о призыве патриарха Гермогена к восстанию, Болтин ничего не говорит о необходимости защиты веры: патриарх призвал к восстанию против поляков, «видя их, злодеев, Московскому государству многое разорение». Патриарх, по его словам, звал «оборонять от разорителей и врагов, от польских и литовских людей и не дать православных христиан в разорение, расхищение и плен»[1507].

Все это позволяет сделать общий вывод, что в отличие от других слоев общества отношение светской политической элиты, точнее — ее военно-служилой части, русского общества к Речи Посполитой было гораздо более сдержанным, у польского шляхтича, как воина, усматривались немалые достоинства, то, что этот магнат или шляхтич — человек «иной веры», не вызывало в этой среде столь сильных отрицательных эмоций, как в иных общественных кругах.

Заключение, сделанное на основе анализа группы литературных памятников, получает определенное подтверждение в шведских донесениях о настроениях в русском обществе накануне Смоленской войны. Заинтересованные в скорейшем вступлении Русского государства в войну с Речью Посполитой, авторы донесений с беспокойством сообщали в Стокгольм, что решение патриарха Филарета о войне не пользуется поддержкой в среде знати. И дело не только в том, что поляки — это серьезный противник. Губернатор Ливонии Ю. Шютте прямо писал королю, что «большинство великих господ страны расположены к полякам»[1508].

Все это следует принимать во внимание, рассматривая вопрос о том, какие обстоятельства способствовали расширению разнообразных контактов между двумя обществами во второй половине XVII в.

Вместе с тем внимательное чтение памятников, в том числе и тех, авторы которых особенно враждебно относятся к полякам, позволяет сделать наблюдение, что реальная картина контактов подчас заметно отклонялась от характерной для большей их части схемы резкого непримиримого противостояния.