Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Псков, как известно, довольно рано подчинился власти Лжедмитрия II и признавал его своим законным царем вплоть до 1610 г. Эти годы ознаменовались резкими внутренними конфликтами в городе, привлекавшими главное внимание и сторонника «меньших», автора погодных записей в окончании Архивского II списка Псковской 1-й летописи, и сторонника «больших» — автора повести «О смятении и междоусобии и отступлении пскович от Московского государства». Любопытно, что в этих источниках мы не находим каких-либо отрицательных высказываний о польско-литовских людях в тушинском лагере. Более того, в повести читаем, что когда Лжедмитрий II прислал в Псков воевод, одним из которых был «пан Побединской, лютор», то они «ничто же во граде сотвориша зла»[1461]. Однако в том же летописном своде помещена повесть «О бедах, скорбех и напастех, иже бысть в Белицей России», в которой польская тема занимает видное место. Уже в преамбуле к произведению среди бедствий, постигших Русскую землю и свидетельствовавших, по мнению автора, о наступлении последних времен, упоминается «нашествие поганых Агарян и Латын»[1462]. Это наименование «литвы» «погаными» на одном уровне с «агарянами»-мусульманами никак не является здесь обмолвкой, сделанной в пылу риторического воодушевления. В рассказах повести о событиях этого времени «литва» (или ее синоним «латина») постоянно выступает с этим эпитетом, явно обозначающим, что они представители «антимира», мира зла, от которого Русь защищают божественные силы. В рассказе о событиях 1612 г. говорится о молитвах Богоматери и чудотворцам, «еже подати им помощь на неверныя», после чего «бысть предивно одоление на поганых польских людей»[1463]. Обличая бояр, пошедших на сотрудничество с поляками, автор повести поясняет, что они делали это, «любяще поганския обычая и закона»[1464]. Разорение Москвы поляками автор сравнивает (и это сравнение повторяется у него неоднократно) с разорением Иерусалима сирийским царем Антиохом[1465].

Очевидно сходство такого представления о «литве» с воззрениями, проявившимися и в других русских памятниках этого времени. Однако, есть основания полагать, что такое воззрение сложилось на псковской почве самостоятельно, на основе более ранней традиции, возникшей в годы осады Пскова Стефаном Баторием[1466]. В пользу этого говорит полное отсутствие в псковских рассказах такого мотива, как желание навязать русским людям свою латинскую веру. Все устремления поляков сводятся к желанию «обладати таким великим государством», «разорити Московское государство»[1467].

Абстрактный образ «поганого» захватчика оживляется несколькими деталями лишь в рассказе летописи о Лисовском, войско которого стояло под Псковом в 1611 г. Лисовский фигурирует в нем как «лютый тать и разбойник», награбивший со своим войском «многое множество… злата и сребра и жемчуга», не гнушавшийся и ограблением монастырей. Другая черта Лисовского — коварство. Не сумев обманом захватить Ивангород, Лисовский восклицает: «Ни в коем граде русском не могоша узнати моего многоразличнаго коварства, а этот город я не сумел захватить»[1468]. Совпадение высказываний о Лисовском в «Сказании» Авраамия Палицына и в псковской повести «О смятении и междоусобии и отступлении пскович от Московского государства» говорит за то, что в данном случае в наших источниках, вероятно, отразились конкретные впечатления от контактов с этой неординарной личностью.

Главным летописным памятником, запечатлевшим события Смуты, стал «Новый летописец», сохранившийся, как и сочинение Палицына, во многих десятках списков. Исследователи не пришли к единому мнению о том, кто конкретно был составителем этого произведения, но, по общему мнению, это сочинение, созданное в окружении патриарха Филарета ок. 1629 г., отражало официальный правительственный взгляд на события Смуты.

Из всех памятников Смуты «Новый летописец» содержал наиболее полное и последовательное описание событий, происходивших в эти годы. В этом отношении он в определенной степени превосходит даже такое крупное произведение, как «Сказание» Авраамия Палицына. Хотя и в этом произведении нетрудно обнаружить ряд высказываний о поляках, как «еретиках» и «захватчиках», но автор гораздо более сдержан в оценках и высказываниях.