Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Особым вниманием к религиозному аспекту событий отличается и «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, одного из видных представителей московской служилой бюрократии первой трети XVII в. [1445] Это произведение, написанное светским лицом, по резкости высказываний об «иноверцах»-поляках не уступает «Сказанию» троицкого келаря. Латинское вероучение Тимофеев называет «духоборной ересью»[1446], жители Речи Посполитой для него — «богоборная Литва», «богоборнии латинови»[1447]. Выступление Сигизмунда III против России он уподобляет выступлению фараона против «возлюбленнаго Израиля»[1448]. Он специально объясняет, что «латынское богопротивное крещение» не является истинным[1449]. С возмущением он пишет о том, что во время венчания Лжедмитрия I с Мариной Мнишек в храм «пес со всесквернавою сукою и латын и еретик со множеством вскочи»[1450].

Вместе с тем, как и у многих его современников, представления Ивана Тимофеева о «латинской вере» были далеки от точности. Так, обличая пороки русского общества, он отмечает, что все же в одном отношении русское общество отличается в лучшую сторону — здесь почитают иконы и соблюдают посты[1451]. Здесь «латинская вера» явно выступает также как некий важный признак «антимира», где все происходит не так, как в «истинном» христианском обществе.

Все же одна особенность терминологии «Временника» позволяет предполагать существование определенных нюансов в восприятии дьяком этого внешнего «антимира». Если жители Речи Посполитой для Ивана Тимофеева — это, как уже отмечалось, «богоборная Латина», то шведы, нанятые Василием Шуйским для борьбы с войсками Лжедмитрия II, это — «еллини», т. е. язычники[1452]. Очевидно, в представлении дьяка, пережившего шведскую оккупацию Новгорода, шведы-протестанты были все же хуже католиков-поляков.

Подобно Палицыну, Иван Тимофеев старался понять смысл событий, происходивших в годы Смуты, и, в частности, роль, которую сыграли в этих событиях внешние силы. Размышления его, однако, шли в несколько ином направлении, чем размышления троицкого келаря. Если для Авраамия Палицына происходящее — это еще один эпизод в истории усилий римского папы покорить православный мир, то Иван Тимофеев, хотя и упоминает «несвященного лжепапу, оскверняющего Рим»[1453], который действует заодно с польским королем, отводит главную роль все же действию иных сил.

В центре размышлений Ивана Тимофеева стоит образ России, окруженной враждебными соседями. Он хвалит Ивана IV, многим действиям которого он вовсе не сочувствовал, за то, что тот был грозным правителем, наводившим страх на соседей. Неслучайно «языческие страны» так радовались, узнав о его смерти[1454]. Когда же в России начались раздоры и смуты и эти соседи «крепче поразумеша о нас доволне, яко несть в нас мужества», то они стали стараться своими действиями (выдвигая, в частности, «лжецарей») довести Россию до «совершенаго падения»[1455]. Среди этих соседей издавна наиболее враждебными по отношению к России были «ляхи»[1456]. Позднее Сигизмунд III выступил в поход на Россию, вдохновляясь «древним земли своей зломыслием на землю нашу»[1457]. Как политик Тимофеев даже готов был ставить действия этих иноземцев в пример своим современникам. Они, писал он, не «к себе сами вражду имут бранью, но ко внешним»[1458].

Моральные качества поляков совсем его не интересовали, но его внимание привлекла к себе необычная деталь их внешности: отсутствие бороды и хохол на голове — польско-литовское войско для него «главохохленное множество»[1459].

«Временник» Ивана Тимофеева — написанный крайне сложным языком и сохранившийся в единственном списке — едва ли мог оказать значительное воздействие на сознание русского общества XVII в., но он представляет интерес как свидетельство отношения к полякам образованного светского человека — представителя такой значимой части русской политической элиты, как чиновничество.

Особо следует остановиться на рассказах Псковских летописей, которые, как известно, отражают воззрения городского населения этого крупного центра, при этом его разных слоев, как социальной верхушки — «лучших людей», так и более широких кругов населения[1460].