Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Вместе с тем автор не выпускал из виду и «земного» аспекта событий. Оба они в его сознании тесно переплетались, что ясно показывает помещенный в «Повести» пересказ речи Минина, предшествовавшей созыву Второго ополчения. Касаясь судьбы пришедших в Нижний Новгород смольнян, Минин говорил: «Лутче бо есть нам имения своя им отдать, а самим от иноверных поругания свободным быти и в вере правой жити и единоверным работати, нежели от иноверных наитья и разорения на себе ждати и себе и детей своих в велицеи беде и в плене и в поругании видети и животов своих неволею оставити»[1433]. Таким образом, хотя внимание автора «Повести» привлекала прежде всего религиозная сторона русско-польского противостояния, в его сознании в полной мере присутствовал выработанный в предшествующие годы стереотип поляка как иноверца и завоевателя.

В отличие от Палицына, автор «Повести» ничего не говорит о «гордости» поляков, но тема их «лести» и «лукавства» занимает и в его труде значительное место.

В поле русское войско, по его убеждению, могло одержать победу над противником. Он с вдохновением описывал победы М. В. Скопина-Шуйского над польскими сторонниками Лжедмитрия II. «И бысть на них, — писал он о польских тушинцах, — трепет и ужас многии от его боярские храбрости и мужества и вси с великим страхом и трепетом невозвратно бежаше»[1434]. Лишь благодаря «лести» и «лукавству» они берут верх над русскими людьми. Так, под Москвой они одержали победу, так как «прелесть сотвориша, бутто хотеша того вора отдати и на слове положиша своим лукавством»[1435]. Затем русская сторона была обманута при заключении перемирия 1608 г.[1436] Благодаря «лести» была одержана победа под Клушином[1437]. С помощью «лести» и «лукавства» поляки ввели свои войска в Москву и пытались подчинить Россию своей власти[1438].

С «Повестью» есть смысл сопоставить памятник, возникший в схожей социальной среде — среде помещиков Бельского уезда, также вынужденных после Смуты покинуть свои владения, так называемую «Бельскую летопись». Хотя, в отличие от предшествующих произведений, изложение этого памятника в гораздо большей степени приближается к стилю деловой прозы и далеко не всегда при изложении событий встречаются их развернутые оценки, но там, где они имеются, они обнаруживают близость к уже традиционному стереотипу поляка — иноверца и завоевателя, где оба эти качества тесно связаны между собой. Так, о польских сторонниках Лжедмитрия II автор пишет, что они хотели «Московское государство и святые Божии церкви разорить и завладеть Московским государством по своему злому умыслу и по совету папы римского»[1439]. Как и в «Повести», в летописи ярко выражено отрицательное отношение к полякам как «иноверцам». Жители Белой покидают свой город с чудотворным образом св. Николая, «не хотя быть в латинстве и бусурманстве, помнячи свою християнскую природу»[1440]. В тексте, достаточно ограниченном по своим размерам, где внимание автора сосредоточено прежде всего на событиях, касающихся родного города, нашлось, однако, место для двух рассказов об осквернении святынь на территориях, оказавшихся под властью поляков. Автор рассказывает о том, как поляки «поругалися» над останками св. Леонтия — патрона Ростова, «розломали» серебряную гробницу св. Макария Калязинского, срывали «оклады» и «приклады» с чудотворных икон[1441].

Как и для Авраамия Палицына, главными качествами поляков для автора летописи являются «гордость» и «лукавство». В сражение с войсками М. В. Скопина-Шуйского под Александровой Слободой поляки вступают «с великою гордостию и похвалою», гетман Ходкевич в 1612 г. направился к Москве «своим высокоумным и гордым обычаем и великою похвалою»[1442]. С другой стороны, в летописи говорится, что король Сигизмунд III пришел под Смоленск, «усмотри время коварству»[1443]. Как и для других авторов-современников, главным примером «лести» и «лукавства» служит поведение польско-литовской стороны при переговорах об избрании Владислава, но в рассказ об этом он вносит новые детали. Так, не желая соблюдать договор, король «смольнян, и детей боярских и дворян, которые были по поместьям, за крестным целованьем, велел побити»[1444].

Как представляется, особое внимание этих светских по основному характеру и предназначенных для светской среды памятников именно к религиозному аспекту русско-польского противостояния связано с тем, что тем самым повышалась общественная ценность их поступка — отказа от собственных владений, чтобы не служить иноверной власти.