Полтава

Днём хата пригодилась: сотник закрыл туда связанного Марка Журбенка да ещё приставил для охраны двух дюжих сердюков. Пообещал: «За такую птицу будет гостинец от полковника Трощинского!»

Сердюки-охранники пили водку да резались в подкидного, не соблазняясь грабежом, пока измученный Чернодуб не прикрылся прыткими весенними сумерками. Из корчмы долетела песня. Стражи подумали: куда в беса денется связанный? Не колдун. А колдун — так не устеречь. Превратится в воробья и только пискнет над твоею головою. А разве вдвоём всласть напьёшься? Для попойки нужно товарищество. Двинувшись в путь, они не рассчитали сил, уснули под забором. И сотнику некогда проведать сторожей, сам упился в доме у Гузя, которого решил и дальше иметь экономом уже в своём поместье...

Звякнул замок, падая на твёрдую землю. Одна тень протиснулась внутрь, вторая — наружу. Через мгновение из хаты вышел Марко Журбенко.

   — Ну, Степан, — послышался промерзший голос. — Ну, брат... И оружие моё принесли, и коней привели. Деду Свириду тоже спасибо...

Под тынами ворчали собаки, когда казаки спускались в овраг. Степан подавал голос — собаки с визгом припадали к сапогам, щедро вымазанным жирным смальцем. В овраге смутно различались привязанные к вербам кони.

   — Сердюцких не прихватить? — прошептал Степан. — Я своего выкрал... А можно... Они стерегут награбленное, а коней не очень...

Степан, уже с дедовской саблей, с пистолями за поясом, — решительный.

Петрусь подбежал к коню, взятому из отцовской конюшни.

   — Мы не воры!

   — Придёт и наше время, хлопцы! — сказал Марко уже из седла. — Айда!

Конь под запорожцем встряхнулся. Другой, в поводу, тоже застоялся в отцовской конюшне, куда ещё не посмели заглянуть сердюки, — обрадовался и хозяйской нагайке. Потому что за её ударами — вольный бег! Марко направил коней к плотине, уверенный, что хлопцы не отстанут.

Они не отстали. Месяц над головою — как острая сталь. Хоть бы лёгкая тучка на него. При таком сиянии издали приметишь всадника. Видна даже та борозда, которую днём проложили гетманские работники. Но, к счастью, никто не встретился ни на дороге, ни на плотине.

Остановились за рекою, на высоком берегу. Вдали рисовалась церковь. В красноватом месячном свете прищуренные Марковы глаза сделались по-звериному хищными, узкими, как у природного татарина. Он всматривался туда, где оставался Чернодуб. Петрусь отгонял воспоминания о встрече брата с Галей, только в памяти упрямо сияла стежка над глубоким оврагом, краснело монисто на тонкой девичьей шее, чернела густая коса.

   — Если бы товариство, — проскрежетал зубами Марко. И к хлопцам: — Едете со мною?

Петрусь, отводя взгляд, твёрдо сказал:

   — Гетман не знает о беззакониях. Надо спасать громаду...

   — Так вы расскажете дураку? — умерил голос Марко.

Петрусь, будто бы в благодарность за то, что брат ни словом не обмолвился о гетманской парсуне, помалкивал. Марко и сам не собирался уговаривать. Решили ехать вместе до Каменного брода...

По высокому берегу, где уже здорово подсохла земля, кони бежали легко и споро. Всадники же мучились одними и теми мыслями: скоро ли узнают в Чернодубе о бегстве? Казалось, и животные начинают проникаться хозяйскими тревогами, ни с того ни с сего, срываются на галоп...

   — Самому Трощинскому собирался отдать меня проклятый Гусак! — вспоминал Марко в который раз и в который раз обжигал коня короткой нагайкой.

6

Ехали по еле приметным лесным дорогам, хорошо известным Марку.

Петрусь и Степан держались особняком. Главное для всех — надёжно оторваться от погони. Лишь бы в Миргород, а там прямой шлях на Киев — дед Свирид, постанывая от боли, рассказал, словно вымалевал. Где колодец, лесок, корчма... Конечно, не вчера всё это видел старик... Беда, если гетман ушёл из Белоцерковщины. Добраться за Днепр, имея по одному коню, трудно. Нужно бы раздобыть ещё по одному. Как у Марка. Денег на дорогу дал Петрусев отец... Да и с фуражом тяжело. На пригорках зелёная трава с каждым днём становится гуще, но животному нужен овёс, не только подножный корм...

Так раздумывая и тихонько разговаривая в те мгновения, когда лошади умеряли бег, наткнулись на лесной хутор. Небо начинало розоветь. В длинном тёмном строении за деревьями не слышалось ни единого звука. Только где-то вверху гудели под ветром высокие дубы, иногда, будто кости страшилищ, щёлкали в кронах твёрдые ветви. Петрусю казалось, что это сон, выцветший, как старое полотно.

Тишина не смущала Марка. От этого хутора, сказал он, вёрст пять до Каменного брода. Но там, дальше, не скоро отыщешь жильё.

   — Люди спят, собаки спят! — позавидовал запорожец, громыхнув кулаком в широкие тёмные ворота под соломенным козырьком, которые показались сразу, стоило всадникам обогнуть кучу гудящих дубов.

Раньше всех проснулись собаки. В одном месте оконное стекло обрызгалось неярким светом. Тогда и конюшня отозвалась конским ржанием. О деревянную стенку ударило копыто. Собаки залаяли громче — Марко выставил пистоль, выхватив его из-за пояса. В хате скрипнула дверь. На крыльце появилась высокая фигура, вминая ногами певучие доски.