Полтава

Та сторона заслужила нескольких французских ласковых фраз. Латынь — язык государственного деятеля, «французчина», как говорится в Польше, — язык солдата. Что ж, можно смело отдаваться воинскому азарту. Короля не заденет ни одна пуля. Нейман при таком пациенте забудет эскулапову науку. Об этом было сказано громко, а Нейману разрешено осмотреть раненых драгун, чья кровь окрасила днепровские волны, волны древнего Борисфена, как называется эта река у Геродота.

   — Heroïsme!

Король посмотрел вверх — на стене стоял Урбан Гиарн. Казалось, кривой нос его ещё более покривился в загадочной улыбке. Из окон, из различных щелей за провидцем неустанно следили обыватели.

Возбуждённые драгуны, похлопывая голыми ладонями мокрых коней, наперебой говорили о черкасских пиках. Фельдмаршал Реншильд неоднократно намекал, что черкасы — так называли в королевском окружении гетманских казаков — с детских лет научены владеть оружием и конём, что у них воинственны даже женщины. Если присоединить их, таких помощников, — удастся договориться об общих действиях с турками. Да будет ли надобность в турках?

Драгуны разбрелись по берегу. Лагеркрон и Спааре громко рассказывали более старым генералам о вылазке. Те почтительно переспрашивали. Драгунский полковник стоял бледный, нервно подёргивая рукою в коричневой перчатке поводья послушного коня. Полковник лишь теперь понял бездну своей вины. Его могут расстрелять под стеною, на которой стоит Урбан Гиарн... Полковник во время сражения вмешался в действия полководца. Французские наставления в таких случаях неумолимы. Но королю понравилось выражение глаз полковника. Даже припомнилась его фамилия — Фриччи.

— Вы хотели стать моим Клитом!

Неизвестно, знал ли полковник что-нибудь о Клите, спасителе Александра Македонского при переправе через реку Граник, но его лицо задрожало, глаза вспыхнули радостью, как у человека под виселицей, которого неожиданно помиловали.

Урбан Гиарн по-прежнему глядел с высоты за Днепр. Там короля ждала бессмертная слава — gloria belli atque fortitudinis[20]. А нападают совсем не московиты, а черкасские казаки. Шведская кровь сегодня окрасила волны Борисфена, великой славянской реки...

В конце обеда король взглянул на графа Пипера — тот подал знак, и камердинер ввёл в зал седого человека с тёмным лицом и в монашеской одежде.

Генералы переводили взгляды с короля на монаха. Много людей ходит сейчас под защитой монашеской одежды.

Кивком головы король разрешил сказать, кто монах на самом деле, наблюдая, какой вес имеет всё это для полковника Понятовского. Генералы отложили ложки, отодвинули кубки, взялись за трубки. Понятовскнй поднял голову.

А монах заговорил латынью, кое-кто украдкой переспрашивал, о чём говорится. Камергер Адлерфельд и духовник Нордберг переводили слова для обскурантов. По поручению Мазепы посланный просил его королевское величество вступить с армией в гетманщину на известных обоим властителям условиях... Монах произносил слова быстро, как стихотворение. Замолчал. Присутствующим показалось, что он уснёт, как старый обозный конь. Но генералы слушали спокойно. Всё решает мудрый король.

Фельдмаршал Реншильд, изморщив и без того невероятно изуродованное лицо, похожее на плохую театральную маску, напомнил:

   — Сегодня, ваше величество, вы их видели в деле. Если бы черкасы нам не сопротивлялись...

Сказал и шевельнул жёсткими волосами, коротко обрезанными над широким лбом. Король смотрел на него и не замечал дебелого графа, который задыхался от жары и не успевал утирать белым платком пот, что прозрачными каплями скатывался из-под огромного рыжего парика и вот-вот мог испачкать белоснежное жабо, такое приметное в просторном зале, где жабо ещё только у камергера Адлерфельда, а на всех остальных простые воинские кафтаны.

Секретарь Гермелин принёс чёрную шкатулку. Король быстро скользнул длинными пальцами по сверкающей лаковой крышке. Монах согнал с себя сон:

   — Политика, ваше величество...

Свитки бумаги в королевских пальцах были универсалами Мазепы. Они недавно висели на корчемных дверях и призывали черкасов к решительному отпору, если бы шведы пришли на Украину.

Когда монаха увели, король стал ходить по залу, останавливаясь перед рыцарскими доспехами возле стен, словно прикидывая их к своей высокой костлявой фигуре. Присутствующие решили, что доспехи для него коротковаты. Ждали разрешения высказаться.

Первым заговорил пузатый Гилленкрок. Обкалывая взглядом королевский плотный кафтан и не осмеливаясь посмотреть в королевские глаза, с усилием ворочая пухлыми красными губами, советовал дождаться в Витебске Левенгаупта. Сила королевской армии известна Европе, а черкасский гетман, осторожно промолвил толстяк, ожидает для себя пользы. Последнее прозвучало как полувопрос, однако ответа не последовало.

Граф Пипер согласился с предложением вести войско к Витебску, о союзе с черкасами говорить воздержался.