А пока что гетман тщательно исполнял царские приказы: рассылал казацкие сотни и целые полки. Старшины, знавшие или догадывавшиеся о его тайной готовности присоединиться к совету полковников, удивлялись. Давно ушли на помощь Сенявскому Киевский да Белоцерковский полки — где они теперь? Сейчас вот посылаются под Смоленск Нежинский и Переяславский. А сколько казацкого войска в Литве, а под городом Пропойском? Будто бы ещё собирается двинуться в Польшу и полковник Трощинский... Кто же защитит Украину?
Тем временем привезли новый указ: приготовить конницу для нападения на вражеские обозы! Царь писал собственноручно: «Мы бы очень хотели, чтобы вы сами были с той конницей, но знаем о вашей болезни, а потому принуждать вас не можем. Следите за порядком и тишиной во всех ваших городах и сделайте необходимое, дабы люди не слушали неприятеля, если он ворвётся на Украину и начнёт распространять там свои универсалы!»
Прочитав письмо при всех старшинах, гетман смяк на подушках и начал диктовать Орлику:
— Спасайтесь, люди! Идёт на вас враг злой и вероломный... Зарывайте в землю хлеб, зарывайте глубоко своё добро, деньги, церковный скарб, потому что в ненависти к православной церкви никого и ничего не щадят лютеране-шведы!
Высохшие веки с тоненькими красными жилками закрывали слинявшие глаза, некогда очень красивые и яркие, — вот они на парсуне! При страшных словах содрогалось немощное тело.
И понеслись из церквей и монастырей по гетманщине молитвы, чтобы милосердный Бог помог скорее изгнать из русских земель супостата-шведа. Молились в каждой хате, а гетманские универсалы висели на церковных стенах, на монастырских воротах, на корчемных дверях. Грамотные читали до хрипоты, а желающих послушать собиралось всё больше и больше, хотя, кажется, не оставалось уже человека, который по нескольку раз не слушал страшного чтения. Перед универсалами думалось, что всё то, может, и враньё, будто бы гетман тянет ляшскую сторону, будто бы он сам тайный католик. Если бы католик, то уж лучшего времени ему не найти...
1
Король с пригорка, от перекосившейся корчмы, в окружении нескольких хмурых драбантов рассматривал армию, уверенный, что никто больше не видел её во всей полноте и силе. Армия, припоминал, создана ещё умом короля Густава-Адольфа. Теперь можно гордиться ею, как турецкий султан гордится своим гаремом. Показалось, что сравнение стоило бы передать камергеру Адлерфельду, он — premier gentil homme de la chambre[13] — человек молодой, очень образованный, или духовнику Нордбергу (хм-хм!), чтобы они записали в свои книги, — они подробно описывают поход. Однако их не было рядом.
На корчемном дворе перед драбантами сидели в сёдлах только двое молодых генералов — Лагеркрон и Спааре. Они засмеялись, увидев королевскую улыбку. Засмеялись и другие генералы, как раз проезжавшие мимо пригорка, засмеялись и офицеры. Солдаты, как природные суровые шведы, костяк полков, так и остальное воинство — и поляки, и саксонцы, и волохи, — тоже воспринимали отзвуки королевской улыбки.
— Vivat! Vivat![14] — раздалось тысячеголосое.
Радоваться было чему. Вместо болот и лесов, мокрых, сплошь зелёных, открылись зеленовато-жёлтые поля. Дороги потянулись песчаные, древние, глубоко врезанные в суховатую землю, будто канавы, и в них уже не проваливались окованные железом тяжёлые колёса, и не приходилось разрывать строй, чтобы солдаты вытаскивали застрявшую телегу. Правда, кое-где виднелось много поваленных деревьев. То московиты устраивали преграды. Высланные вперёд королевские отряды поджигают завалы или прокладывают обходные пути. Над дорогами, на возвышениях, — сёла. Взяв из драбантовых рук подзорную трубу и наведя её с корчемного двора на слепящую полосу воды, король удовлетворённо разводил тонкие губы; впрочем, от него, как и всегда, редко услышишь выразительное слово...