Полтора года

Вот вчера песни вспоминать стала. Я такую вспомнить хотела — чтобы как про нас с тобой, и петь ее про себя, чтобы никто не слышал, только ты да я. Знаешь, сколько я песен помню! А такой не вспомнила.

У меня отец очень песни любил. Вот даже, например, по телевизору по одной программе футбол-хоккей, а по другой песни передают, так он непременно на песни переключит. Он всё пластинки покупал. У нас этих пластинок вагон и маленькая тележка! Мама все ругалась, на что деньги переводит, а он все равно покупал. Мы с ним любили, вот мама уйдет, мы проигрыватель включим, я к нему на колени заберусь, и вот сидим слушаем. У нас и цыганские были и какие хочешь. Опера была, «То́ска» называется. Потом, когда он ушел от нас, я на эти пластинки прямо смотреть не могла.

Вот один раз приходит. Мамы не было, к тетке в деревню уехала. Он своим ключом открыл, у него тогда еще свой ключ был, слышу, в передней топчется, войти боится. Потом покашлял, дверь в комнату отворил. Стоит, а что сказать, не знает. Потом говорит:

— Может, мы с тобой, Нерочка, музыку послушаем?

Меня так больше никто не называл — Нерочка, — только он.

— А какую? — спрашиваю.

Он обрадовался. Это я ему в первый раз на его слова ответила. А то он чего скажет, а мне как в стенку горох. Или вовсе встану и уйду.

— Давай, — говорит, — Шаляпина. Если ты не против, конечно.

Я пластинку достала.

— Эту? — спрашиваю.

— Эту.

Я тогда — раз, и об колено.

У него лицо аж черное сделалось. А мне, думаешь, жалко его? А ни капельки. Так тебе и надо. Иди, ступай к своей Женечке-едренечке, пусть она тебе пластинки крутит. Он куда ушел, там тоже девочка была, как я, Женька. Я все ее подстерегала, хотела морду набить. Мне тогда двенадцать было.

Мама с тех пор, как я что не по ее сделаю, все на него валила: не ушел бы, я не сбилась бы с толку.

Нет, неправда это, он ни при чем. Никто ни при чем.

Тут девчонки тоже некоторые так считают. Взять хоть Томку. «Мы, говорит, вовсе не виноваты, это за нами матеря плохо смотрели». — «А у самой мозги где были?» — спрашиваю. «А у тебя, — говорит, — их здесь на место поставили? Выйдешь отсюда, сигаретки-рюмочки в рот не возьмешь?» Я что хочу, то и возьму. Только на других валить не стану.

Ну ладно, вовсе не про это хотела. Я песню хотела вспомнить. А такой, как мне надо, и нет, наверно.

Тут девчонки часто про любовь треплются. Что у кого, да с кем, да сколько. Я послушаю-послушаю, плюну и пойду. Разве это любовь, что они рассказывают! Не любовь вовсе, а даже не знаю, как назвать. Я тебе скажу, Валера, я и сама раньше не знала, хотя полных пятнадцать лет прожила. Только тогда и узнала, когда в глаза твои синие посмотрела. А что до этого у меня было, так все равно, что не было, я и сама про это не помню.

В тот вечер последний ты так уставши был, что под конец заснул. Ты спишь, а я смотрю, смотрю на тебя, и знаешь, какой ты мне представлялся? Будто ты мальчик маленький, вроде сыночек мой. И так мне тебя жалко и загородить хочется. А спроси, от чего загораживать?! Кому сказать, со смеху помрет.

Когда же увижу тебя, Валерка мой, Валерочка? Ей-богу, не дожить мне тут. Это каждый день на рожи ихние глядеть, на Ирэн эту преподобную!..

Вот опишу тебе немного про нее.

Спервоначала я все маялась, понять не могла: ну с чего она поперла сюда? Ведь институт окончила, неужели другой доли себе не нашла? У нас же не Америка, безработных нет, объявления на каждом столбе. А вчера мне одна девчонка говорит: им же тут платят вдвое. Поверишь, даже на душе легче стало. А то ну никак не пойму, чего она так выкладывается. Вот смотри: на каждую группу положено две воспитательницы — этих обормоток на минуту одних не оставишь — так та, вторая, сначала в отпуск, а из отпуска прямым ходом в больницу, и наша за двоих вкалывает, денег побольше огрести. Мне миллион дай — лучше уборщицей в туалете. А она старается, из кожи лезет. А для кого старается? Взять хоть Томку. Много я разных шалав видала, сама не сахар, ну а такой покуда не встречала. Майка еще есть ей под пару. Есть и просто с приветом. А Ирэн с ними как с дочечками родными, никак расстаться не может. Нет, ты представь, мы уже в кроватях, темная ночь, только пули свистят по степи, ну уймись, дай людям покой. Так она, нет чтобы с мужем чай пить, заявляется и давай байки рассказывать. Я одеяло на голову и ну храпеть. Майка голос подает: «Смотрите, Ирина Николаевна, какая Венерка, совсем не интересуется. Давайте я ее растолкаю!» — «Ну зачем же, — говорит, — пускай спит». А ведь знает, что не сплю. Это точно тебе говорю — знает. Вот не я буду, если не придумаю, чем ей насолить.

И что, думаешь, рассказывает? Ну совсем чокнутая — сказку! Не хотела я слушать, ну такой голосок въедливый, сам в уши ввинчивается.