Полтора года

В конверт, кроме письма, была вложена твердая картоночка, завернутая в целлофан, — фотография. Маленькая, лет четырех, девочка стоит на столе рядом с наряженной елкой. Темные волосики распущены по плечам, на макушке огромный бант. Темные глазки смотрят в упор. Я вгляделась, и мне показалось, что в этих детских глазах нет света.

Фотографию я отослала и письмо написала. Так хотелось обрадовать ее. Но чем?! Правда, могла бы сказать, что в последнее время (после штрафной комнаты) ее дочка присмирела. Но мы с Евдокией Никифоровной не обольщаемся — у Тамары свой расчет. Все же я решила еще раз поговорить с ней. Нашла предлог. Позвала к себе. Долгий, бесплодный, как-то опустошивший меня, разговор. Вымученные мои вопросы, пустые, иногда бессмысленные ее ответы. Есть у нее такая манера отвечать дурацкими присказками. Они выскакивают из нее автоматически. Я спросила: «А как мамино здоровье?» Она выдала, не задумываясь: «Здоровье как масло коровье. — Потом, правда, добавила: — А что ей делается».

Димы все нет…

О чем бы еще? О Венере.

Держится по-прежнему — ни одного выпада. Поговорить с ней все же не решаюсь. Она усердно пишет в свою зеленую тетрадь. Интересно все-таки — о чем? Вероятно, дневник. Что-нибудь вроде дневника.

Еще о чем?

Вчера был вечер самодеятельности. Ведущая — Инна. Скажи мне об этом месяц назад, не поверила бы. Получилось как нельзя лучше. Непринужденность, находчивость, юмор и никакой фанаберии.

Но гвоздем вечера была Веля. Ей пришлось выступить на «бис». И дело было не только в ее милом голоске — песня, которую она исполнила дважды, сочинила наша Оля Савченко. Мелодию мы, правда, позаимствовали. У Окуджавы. За роялем была все та же Инна.

Напомню вам о жизни прошлой.
О чем мы думали тогда,
Когда в кругу друзей вульгарных
Жизнь наша пошлая текла?

И дальше об этой жизни, от которой «мы отказалися навеки и не повто́рим никогда».

В корпус возвращались, как полагается, строем. Веля выводила:

Тогда мы пили и курили.
Искали счастья здесь и там…

Девочки подхватывали:

И мы совсем не понимали,
Как тяжко нашим матерям.

Вечером ко мне зашла Инна.

— Знаете, Ирина Николаевна, а мы могли бы устроить такой вечер сами — одна наша группа. У нас удивительно много способных, по-моему, даже талантливые есть.

— Прекрасная мысль, — согласилась я. — Только ты должна будешь мне помочь.

И мы расстались вполне довольные друг другом.

Ну, кажется, все, больше не о чем. Нет, Елена Даниловна!

Я выбрала время, когда она была одна, и зашла к ней. Е. Д. сидела за столом и что-то писала.

— Проходи, — сказала она, не поднимая головы и продолжая писать.

Потом кончила, перечитала, протянула мне.

— На, можешь радоваться.

И я прочитала: «Заявление. Прошу освободить меня от работы, ввиду того…» Я не стала читать, ввиду чего, я пробормотала:

— Ну что вы… ну зачем?..

Она не дала мне кончить. По правде сказать, я и сейчас не знаю, что бы я сказала, если бы она меня не перебила.

— Не думай, пожалуйста, не из-за тебя. Слишком много чести! У меня свои причины. Да и вообще хватит, наработалась. Тебе и не снилось так работать. Ты небось не помнишь, а мой портрет висел в городе на Доске почета…

Я смотрела на ее опущенную голову, на ровный пробор. Сколько ее помню, всегда этот пробор, только когда-то не было белых нитей. Теперь их больше, чем черных.

— Елена Даниловна, не нужно заявления.

— Но ты ведь не знаешь, что мои-то сотворили…

— Знаю.

Я действительно знала.

Она смотрела на меня в упор.

— Ты, честное слово, так думаешь? — спросила она как-то по-детски. И не дала мне ответить. — Да-да, если бы ты думала иначе, ты не стала бы… Я знаю тебя.

Я сама себя не знала. Сказала бы я так, если бы она не была моей первой учительницей и не была так добра ко мне в самые тяжелые времена моего детства?..

Е. Д. не могла остановиться.

— Вот даю тебе честное слово, если бы они признались, я ничего не стала бы делать. Но они нахально отпирались. А остальные молчат, как зарезанные, то есть фактически покрывают воровство. А Борис Федорович…

Кончаю. Дима.

Разговор не состоялся. Дима пришел не один, а со своим другом и начальником Тенгизом Джанелидзе. Тенгиз заведует юридической консультацией, в которой работает Дима. Они вместе кончали институт.

Поначалу я запаниковала: чем кормить? Потом обнаружила в холодильнике кусок мяса и объявила, что на ужин будет мясо «по-португальски» (надеюсь, португальцы меня простят). Получилось нечто невероятное по остроте и непостижимое по вкусу. Джанелидзе ел, хвалил, рассказывал анекдоты и так засиделся, что домой уже не пошел. И они с Димой отправились на работу вместе. А я одна и свободна. Сегодня мой законный вторник.

Давненько не брала я в руки гитары. Но стоило взять (вчера я пела им под гитару), и я сразу вспомнила, как ей удобно на моих коленях, и какая это радость трогать струны и, стараясь не мешать им, тихонько подпевать.