Полтора года

«Здравствуй, мама!

Все-таки решила написать тебе, все же ты была мне не чужая. А сейчас, сейчас все кончилось. Бывает, что родители отказываются от своих детей. А тут приходится мне отказаться от тебя. Раньше, в детстве, я не знала, что ты такая. Неужели я была не такой ребенок, как все? Ведь меня вполне можно было воспитать дома. Только не говори нет, я тебе уже не верю. После наших ссор я вынуждена была уходить на улицу. А ночью на улице ничего хорошего не увидишь и хороших людей не встретишь. Я бы давно ушла к отцу, но я жалела тебя, не хотела оставлять одну. А ты это даже не поняла. И это ты, только ты виновата в том, что случилось со мной.

И подруги твои такие же, как ты, например, тетя Ада. Вы в глаза говорите одно, а за спиной делаете совсем другое. Как я ненавижу вас всех! А сейчас я постараюсь воспитать себя сама. Я все сделаю, чтобы стать человеком, а не такой, как вы.

Прости за откровенность. Прости, если когда-то была виновата перед тобой.

Твоя бывшая дочь Марина».

В этом горьком письме все правда. Я видела эту мать. Она приезжала к нам сюда. Одета была модно, крикливо. Но это бог с ней. От нее несло спиртным. А за проходной по улице прохаживалась какая-то женщина.

— Адка, я скоро! — крикнула ей Маринина мама, приотворив дверь.

— Да уж, пожалуйста, — сказал Б. Ф. — И чем скорей, тем лучше. — Я не заметила, как он тут оказался. — Придете, когда будете трезвой. В противном случае не пустим.

— Грубиян!.. Воображаю, как он тут воспитывает.

Это женщина сказала уже позже, когда Б. Ф. ушел и она несколько оправилась от неожиданности.

Больше я ее не видела.

И вот маюсь: отправлять или не отправлять письмо Марины? Есть у нас такое право — задерживать письма. Но вдруг оно подействует отрезвляюще на эту женщину? А если нет? Жизнь впереди большая, надо ли им терять друг друга? Не знаю, не знаю…

И сегодня же — так уж совпало — вот какое письмо. Это пришло по почте.

«Здравствуйте, Екатерина Максимовна!

Все ваши письма мной получены. Но отвечать на них я не намерена. Однако на последнее все же отвечу, ибо у вас не должно быть никаких сомнений в части наших дальнейших отношений. Я пришла к окончательному выводу, что никаких отношений между нами быть не может. Поэтому к концу сего года я подберу варианты для размена жилой площади. Я с удовольствием сделала бы это до вашего приезда. Однако это не предусматривается законом.

Больше на меня можете не рассчитывать. Со всеми вопросами обращайтесь к вашему папаше, человеку заслуженному и положительному. А со мной и с Николаем Петровичем вам больше делать нечего.

М. И. Савельева».

Екатерина Максимовна, которой адресовано это письмо, — наша Катя Савельева. Пишет ей родная мать. Но я вижу того, кто стоит за спиной матери и диктует. Николай Петрович. Катин отчим. Это его лексикон: «ибо», «в части отношений», «не предусматривается законом». Я знаю этот стиль. В своем письме ко мне он разъяснял, что до́лжно делать «воспитателю юношества» со своими питомцами, «опустившимися на самое дно жизни лично по своей собственной вине». Письма матери я тоже знаю: короткие, бессвязные, растерянные.

Ах, как мне не хочется отдавать Кате это письмо! Я вкладываю его обратно в конверт и нащупываю там еще какой-то клочок бумаги. Длинная полоска, оторванная, вероятно, от газетного листа. Торопливые скачущие буквы.