Полтора года

И мне так жалко тебя сделалось! Надо же, думаю, мама какая жмотка. А представь, и ее тоже жалею: так одеваться, это ж сколько ишачить надо! Вот так обоих вас жалею, а про свою маму и не вспомнила даже. Только сейчас.

Я ей раз говорю:

— Все девочки в классе в сапогах, а я вон в каких уродинах.

Она сначала ворчать:

— Где я тебе возьму. Не протекают и ладно.

А потом приносит восемьдесят пять рублей. Премию ей дали. Я взяла не почесалась. А у нее пальто зимнего нету, только демисезонное, так она зимой под него всякую хурду-мурду поддевает…

Опять завела про неприятное. Хочу про хорошее вспоминать, а вовсе не про такое. Вот сейчас отвернусь к окошку и вспомню… Ну хоть вот про что! Про твои приятные слова.

Сначала, когда я тебе деньги за шмотье приносила, ты всегда пересчитывал, иногда и по два раза. А потом перестал, сунешь в карман и все. Я удивляюсь, а молчу. И вдруг ты сам говоришь: «В наш безумно-безумно корыстный век ты уникум бескорыстности». У меня прямо дух захватило, так обрадовалась… А вот сейчас написала и подумала: а чего уж так радоваться было? Что воровкой меня не посчитал?!

Вот, Валера, как у меня теперь получается: с хорошего, приятного начну — на плохое сведу. Давай лучше про здешнее буду.

Вчера наша группа в школе убиралась. Мне досталось пол в учительской мыть. Прихожу с ведром, с тряпками. Сенса за столом сидит. Плачет-разливается, слезы с куриное яйцо. Вся бумага на столе промокла. Значит, досталось за что-то. Я видела в окно, как она по двору неслась, сама красная, пальто внакидку, еле на плечах держится, забыла в рукава вдеть. Им там, видно, хорошую проборочку дают. И нашей небось достается. Только наша-то плакать не станет. А эта вот сидит слезы льет. Мне пол мыть, а она расселась, как клуша. Платок носовой на полу валяется. Подняла, перед ней положила, на, утри сопли. Тут только меня заметила. Но вроде не понимает, кто она и кто я.

— Нет, ты скажи, — говорит, — ну на что мне зарплата ихняя! Пусть в школе меньше получаешь, там разве так нервы треплют?

Она, когда не в себе, начинает говорить не очень-то культурно, а вроде как мы, девчонки здешние. Ирэн — никогда. А вот хочешь знать, я, покуда тут живу, научусь — как Ирэн. Она раз вот как сказала: «У человека безграничные возможности. Он может сделать с собой все, что захочет». Она иногда скажет — ну прямо как для меня.

Ладно, про Сенсу.

Я знаю, за что ей влет был. У нее в группе две девчонки лоскуты в мастерской сперли. А она всю группу не пустила на танцы: знали, а ей не доложились! Тогда они сговорились. Она утром приходит, они на койках, одеяла на голову, вставать не собираются. К ним сам Борис Федорович приходил.

Вот сидит она, носом хлюпает. Потом высморкалась, глаза вытерла. Но в себя еще, видно, не вошла, говорит:

— Ну скажи, за что он со мной так? Я строю свою работу на доверии. Ваша Ирина Николаевна ведь тоже так.

Ну, думаю, ты себя с ней не равняй, как она строит, тебе не построить. Ну ей, само собой, другое говорю:

— Елена Даниловна, ну что вам тут вкалывать с такой шпаной, как мы. У вас муж есть, неужели не прокормит?

Она слушала, кивала, потом как вскинется:

— Ты что это мне советы даешь? Я у тебя их спрашивала? Скажи, пожалуйста, что себе позволяют!

Встала, пошла к двери. Уже за ручку взялась. Остановилась.

— Послушай-ка, Венера, я все же надеюсь, ты не станешь…

Господи, думаю, ну неужели звонить про тебя буду!

— Не беспокойтесь, Елена Даниловна, — могила.

— Ну я знаю, ты девочка умная…

Ладно, думаю, иди уж, убогая.

А тебе так скажу: ей до Ирэн прыгать, прыгать, все равно не допрыгать.

Терпеть не могу «выяснять отношения». Но кто-то же должен начать, иначе зайдет бог знает куда. Уже поздно, но я спать не ложусь. Жду Диму. А покуда буду писать.

С чего начать? Начну с Б. Ф.

Как, когда, каким образом мог он заметить, что Люда уже не та, что была? Непостижимый человек. К себе он ее не вызывал. Меня о ней не спрашивал. В нашу группу за все это время заглянул всего один раз, после субботника. Девочки знают цену его скупой похвале. Они приняли ее сдержанно, но оценили по достоинству. Я вышла его проводить. Шли по коридору, разговаривали. И тут он сказал:

— С Шуруповой, по-моему, вам кое-что удалось.

— Не мне, — сказала я быстро. — Случай.

— Вот как, — хмыкнул Б. Ф.

Дашин Тихон отечески улыбнулся мне. А я уже жалела: была бы галочка в мою пользу.

Люда скоро уезжает от нас. Сначала Люда. За ней Веля. Потом Тамара, горе мое Тамара.

Недавно получила письмо от ее матери.

«…Одна у меня была с ней радость — покуда маленькая была. Бывало, наряжу ее, бант на головку повяжу, поставлю перед собой, и сердце млеет. А как стало ей одиннадцать-двенадцать, тут и началась моя с ней мука.

Вот посмотрите, какая кукла была. Только потом обратно мне пришлете…»