Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Впрочем, именно об этом я уже писал…

24. Про аутсайдеров

Я всегда любил аутсайдеров.

Наверное, потому что и сам был таким, несмотря на все свои умения мимикрировать под систему, что тогда, много лет назад, во времена гребанного коммунизма, что сейчас, в т. н. «капиталистическом раю», хотя кавычки можно и снять, потому что безумие современной российской эпохи все равно есть рай в сравнении с замечательными годами поедания советского дерьма.

На самом деле: как тогда чужой, так и сейчас, что на том празднике жизни, что на этом.

OUTSIDER:

посторонний, чужой, вне, за чертой, в кювете, на обочине. Вдобавок, еще и постороннее лицо, сторонний наблюдатель, неспециалист, любитель, профан, невоспитанный человек и даже аутсайдер, хотя это касается исключительно спорта.

ПРОЩЕ ГОВОРЯ, ВСЕ ТО ЖЕ ЧАСТНОЕ ЛИЦО.

Вне партий, вне группировок, вне системы.

Есть еще одно английское словечко, но мне оно нравится меньше:

LOSER,

проигравший(ся), потерянный, почти лишенец.

Лузера — те же классические русские маргиналы, если и не бомжи, то кто–то вроде, одним словом — люмпены.

Сложно представить какой–нибудь текст с названием «Лузер».

Зато были и «Посторонний» Камю, и «Аутсайдер» Ричарда Райта.

В Москве есть Музей творчества аутсайдеров, «общественная организация, начавшая свою деятельность в 1989 г. с организации выставок живописи и графики душевнобольных художников.» (http://www.museum.ru/outsider/about.htm)

Про душевнобольных — это круто, жаль, что под руками нет справочника психиатра, чтобы списать оттуда с десяток диагнозов, например, обсессивно–компульсивный невроз [27], или что еще, намного более пугающее любого здравомыслящего человека, но только не аутсайдера, так как именно ему здравомыслие чуждо.

Между прочим, почти двадцать шесть лет назад я написал повесть, которая так и называлась:

«АУТСАЙДЕРЫ»[28].

Начал ваять все это безобразие где–то весной 1978 года, а закончил в сентябре, как раз незадолго до гибели Сергея.

Или в октябре? Уже после?

НЕ ПОМНЮ!

Наглая зверюга памяти молчит и не подает голоса.

Но посвятил я эти пятьдесят с чем–то страниц машинописного текста ему, там так и написано:

«ПАМЯТИ С. Б. ПОСВЯЩАЕТСЯ!»

Мне приятно вспоминать, что в свое время повесть эта очень понравилась следующим знаковым ныне персонажам:

ставшему режиссером А. Балабанову,

ставшему рок–звездой Ю. Шевчуку,

как бывшему, так и оставшемуся поэтом В. Кальпиди, который даже назвал впоследствии одну из своих книг «Аутсайдеры‑2».

Между прочим, по тем или иным причинам, но ни с кем из них я сейчас практически не общаюсь.

Что же касается повести, то она никогда не была, да и не будет опубликована — ее время как текста прошло. Хотя бы по качеству исполнения и по социальным реалиям. Проще говоря, когда написалось — публикация была невозможна, сейчас же она бессмысленна. Но сегодня с утра я откопал ту старую, самую первоначальную рукопись где–то на антресолях, самое смешное, что первые страниц пятнадцать я печатал на машинке с красной лентой, о чем совсем забыл, но дебильных аналогий с кровоточащими буквами приводить не буду, просто ленты другой не было, вот и все!

Я попытался начать ее перечитывать, меня хватило на первые полстраницы, потом начался вроде бы как сюжет и мне стало скучно. А начало — вот оно:

«…Лежу в темноте, сырой, скользкой, как кожа лягушки, сырой, скользкой и гулкой; лежу в темноте и слушаю ночь: вопли кузнечиков, рулады цикад; память, память…

Мир был подобен огромной, вогнутой чаше. Она вращалась вокруг оси и мир играл огнями, переливался радужным многоцветьем, мир, наполненный ветрами и слезами, шорохами, криками и шепотом. И еще молчанием, гулкой, позванивающей пустотой. И не было Харона, чтобы перевезти через этот Стикс жизни.

Но надо было идти, ползти, карабкаться. Идти и дойти, стиснув зубы, сжав кулаки, изо всех сил цепляясь за кромку реальности. Идти и дойти. Это главное — так, чтобы дойти.