Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Ну, почему он не любит ездить — лежишь на диване, надо встать, выйти из квартиры, сесть в лифт, потом выйти из подъезда, сесть в автобус, доехать до метро, потом до аэровокзала, там опять в автобус, но уже в экспресс, приезжаешь в аэропорт, рейс же откладывают, так что надо все это разворачивать в обратную сторону, и тогда ты снова оказываешься на диване, но тогда

ЗАЧЕМ С НЕГО ВСТАВАТЬ?

Что же касается интервью, то я допустил в нем абсолютно невинное вольнодумство.

Только вот сейчас оно невинное. Да даже и не вольнодумство это, а так — просто начал с цитаты.

Из книги «Гадкие лебеди», чего я, естественно, не указал.

Но А. Н.С., по всей видимости, это очень понравилось, и он сказал мне тогда что–то хорошее.

Ну, типа, парень — ты молодец!

Он ведь понятия не имел, что парень всерьез считает себя писателем, и вопрос свой задавал как писатель молодой — классику.

Потому что А. Н.С. был для меня классиком, да таким и остается.

Не от прилагательного «классический», а от схожего, но по сути совсем другого — классный.

КЛАССНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ТО ЕСТЬ — КРУТОЙ!

Более того, из всех виденных мною в жизни писателей лишь два поразили меня тем, что они вот — действительно писатели. Из них это перло. Без всяких понтов, пижонства, умудренного опытом взгляда, котором априори тебя ставят на место.

И оба эти писатели — фантасты.

То есть, как бы и не писатели по серьезной критической шкале.

Один — это, естественно. А. Н.С., а другой — Роберт Шекли.

В них совершенно отсутствовало то, чем так грешат многие пишущие —

СТРЕМЛЕНИЕ СПАСТИ МИР.

Или, по крайней мере, уверенное знание того, что лишь они знают, как это надо делать.

Хотя вопрос, который я задал Аркадию Натановичу, был, как сейчас, понимаю, просто идиотическим:

В ЧЕМ ОНА, МИССИЯ ПИСАТЕЛЯ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ?

Но почему–то ответил на него А. Н.С. совершенно серьезно.

Он сказал, что она — не в нравоучительстве. И что какие бы идеи, какие бы нравственные и моральные ценности ни исповедовал писатель, он должен соизмерять их с действительным миром, с реальными, живыми проблемами.

А потом началось самое забавное.

А. Н.С. сообщил мне, что дело писателя — это еще и писать.

И лучше, если увлекательно.

То есть, не как Пруст — это Стругацкий подчеркнул особо, видимо, догадавшись, что беседует с типом, который к этому самому Прусту относится с пиететом.

ХОТЯ Я И СЕЙЧАС ОТНОШУСЬ К ПРУСТУ ТАК ЖЕ, НО ДАВНО УЖЕ НЕ ПЕРЕЧИТЫВАЮ — НЕТ НИ ВРЕМЕНИ, НИ ЖЕЛАНИЯ.

А еще А. Н.С. говорил, что писатель — проводник идей.

И что они — БС по узаконенной ныне аббревиатуре — просто берут ампулу мысли, покрывают ее шоколадом увлекательного сюжета, обертывают в золотую или серебряную фольгу вымысла и — пусть читатель кушает на здоровье. После чего кто–то получает приятные эмоции, а кто–то вдруг возьмет да и поставит себя на место того же Руматы Эсторского или Рэдрика Шухарта. Только вот вывод из ситуации должен будет делать сам, потому что ответов авторы не дают. Это не их прерогатива — давать ответы. Писатель будоражит, подстрекает, иногда увлекает в ловушку, но остальное — дело читателя…

Наверное, это было для меня самым главным — услышать, что писатель не дает ответов.

Тогда я про это не знал. Иногда мне казалось, что все должно быть наоборот.

Тогда, больше двадцати лет назад.

А сейчас я это прекрасно знаю.

Писатель не дает ответов, он пишет книги.

Про что?

Понятное дело:

ПРО ЖИЗНЬ!

Только вот у каждого она настолько своя…

30. Про 1984

Для всего цивилизованного человечества 1984 был годом Оруэлла.

Для меня же — крутого рок–н–ролла.

На самом деле я тут ни при чем. Просто так получилось. Во–первых, рьяно исповедуя философию «своего среди чужих…», я предпочитал проводить время отнюдь не в обществе господ литераторов.

Хотя бы потому, что были они по большей частью людьми занудными и желали лишь одного: перейти из разряда непубликуемых в полярно противоположный. Мне же это не грозило. Сдуру напечатав несколько моих рассказов в 1981 году, сврдлвский журнал «Урал» предпочел сделать вид, что я или аннигилирован, или просто постоянно пребываю в тонком теле, а рукопись, которую я собрал для того самого издательства, в котором работал с конца семидесятых редактором краевой литературы — книжки про города, птичек и даже про спелеологов — вызвала у рецензента подозрительно чеширскую улыбку и предложение автору вправить себе мозги.

Только поступил я наоборот.

Ничего вправлять не стал.

И задружился с рокерами.