Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Но, как и все нормальные придурки, жаждал ее найти.

Вообще–то это называется «духовные поиски», мятущееся сердце внезапно обнаруживает отсутствие смысла жизни.

А может — зачем–то просыпается мозг. И тогда всему организму дается сигнал:

ФАС! ИСКАТЬ!

Когда внутри меня прозвучала эта команда, то ноги отчего–то понесли на Восток.

Ну, типа:

НЕ ПОЙТИ ЛИ МНЕ В ДЗЕН-БУДДИСТЫ?[60]

Ловля камбалы всегда начинается на Востоке, потом — соответственно — кто–то возвращается обратно на Запад, а кто–то пытается заглянуть и в другие места.

Например, становится поклонником культа Вуду.

Самое смешное, что Восток начался для меня с небольшой повестушки Еремея Парнова «Проснись в Фамагусте». Я тогда еще работал в издательстве и был, как и полагается, с безобразного похмелья. Когда же в таком состоянии я приходил на работу, то или шел опохмеляться, или же — если опохмеляться не было сил — усаживался в кресло[61] и читал журналы: чем была хороша та работа, так это количеством выписываемых журналов, а еще тем, что человек, ими распоряжавшийся — милейшая дама сорока с небольшим по имени Лолита — работала в моей редакции, и все эти издания постоянно были под рукой.

В тот день под рукой оказался свежий номер журнала «Октябрь» за 1983. Под № 2.

А значит — это был или конец февраля, или — самое начало марта.

Только мне больше нравится февраль.

Я открыл эту самую «Проснись в Фамагусте» и попытался врубиться в текст. Наверное, получилось, потому что читал, не вставая с кресла. Пока не дочитал.

«Ты с красоткой усни на росистом лугу,

Пробудись под крестом в Фамагусте…

«Фамагуста?..»

Макдональда однажды занесло в этот пропахший жареной скумбрией городишко. Он живо представил себе греческое кладбище, посыпанные слепящей коралловой крошкой аллеи и пыльные, облепленные грязной паутиной кипарисы. Контраст с росистым лугом намечался разительный.»[62]

Это теперь я знаю, что Фамагуста — на турецкой части Кипра, я там никогда не был, но мимо проезжали жена с дочерью, они два раза ездили отдыхать на Кипр, и оба раза — без меня.

Зато мне рассказывал про Фамагусту один дипломат, с которым минувшим летом как–то вечером я разговорился в отеле, в Бодруме.

Наш дипломат, естественно. Специалист по Турции, много лет работавший на Северном Кипре.

Он описал мне фантастическую картинку: многоэтажный отель, стоящий прямо у берега, все стекла выбиты, а из одного растет большое дерево.

БОЛЬШОЕ.

ВЕТВИСТОЕ.

КАК РОГА.

Тогда–то я и вспомнил про Парнова — много–много лет спустя.

А причем здесь Шамбала–камбала?

Просто там, в этой повести, все про Шамбалу. Это потом я уже прочитал Рериха и разные другие подобные труды, но впервые узнал про всякие восточные мистические штучки именно из той повести. На какое- то время она меня просто заворожила.

Или это похмелье было таким сильным?

«Монахи в алых праздничных одеяниях хором читали священные тексты. Нарочито низкие рокочущие голоса сливались в невыразимое журчание, исходившее, казалось, из обнаженного чрева Майтреи — грядущего будды. Это была самая грандиозная статуя на высоком, расписанном красным лаком алтаре, где пылали фитильки в растопленном масле и курились сандаловые палочки. Симфонии красок и запахов вторил великолепно отлаженный оркестр. Глухо погромыхивал барабан, завывали флейты, сделанные из человечьих костей, весенней капелью рассыпался звон тарелок и колокольчиков.»

В общем, где–то год спустя я вовсю уже читал разные замудреные тексты, а потом и вообще стал пытаться найти себе живого гуру.

С этим, правда, никак не получалось.

Те, что попадались под руку, оказывались то какими–то неказистыми и с бегающими глазами, то требовали, чтобы я немедленно перестал есть мясо и сразу же сел в позу лотоса, то вообще обещали вывести меня в астрал, но обратного пути гарантировать не могли.

И тут я встретил Георга.

Это было уже тогда, когда я во всю трудился в зоопарке.