Полуденный бес. Анатомия депрессии

Если ваше впадение в депрессию спровоцировало реальное переживание, вам как человеку необходимо понять его, даже если вы больше ничего такого не переживаете; ограничение переживания, достигнутое приемом химических препаратов, не равносильно выздоровлению. Повышенного внимания требует и сама проблема, и факт ее наличия. В нашу приверженную лекарствам эпоху, вероятно, исцелится больше людей, даже, вероятно, повысится общий уровень здоровья. Но крайне опасно отправлять разговорную терапию в пыльный чулан. Терапия позволяет пациенту осознать полученное путем приема лекарств новое «я» и примириться с потерей «я», случившейся вследствие депрессивного срыва. Требуется возродиться после депрессивного эпизода, требуется освоить поведение, которое защитит от рецидива. К жизни нужно начать относиться иначе, чем до болезни. «В любых обстоятельствах сложно регулировать свою жизнь, сон, режим питания, физические нагрузки, – отмечает Норман Розенталь из Центра психического здоровья. – Представьте, насколько это тяжело в депрессии! Чтобы добиться этого, вам нужен психотерапевт как своего рода тренер. Депрессия – это не выбор образа жизни, а болезнь, и, чтобы пережить ее, вам нужна помощь». «Лекарства лечат депрессию, – сказала мне моя психотерапевт. – А я лечу людей в депрессии». Что вас успокаивает? Что усиливает ваши симптомы? С точки зрения медикаментозного лечения нет большой разницы между депрессией, случившийся из-за смерти близких, и той, которая произошла из-за того, что разладился двухнедельный роман. И хотя в первом случае болезненная реакция выглядит более объяснимой, чем во втором, протекают они практически одинаково. Как говорит Силвия Симпсон, врач больницы Джона Хопкинса, «если это похоже на депрессию, лечите это как депрессию».

Когда я начал скатываться во второй срыв, я прекратил психоанализ и остался без психотерапевта. Все говорили мне, что необходимо найти нового. Найти психотерапевта непростая задача, даже когда ты в хорошей форме и можешь нормально общаться, а уж когда ты на пороге тяжелой депрессии, это и вовсе бесперспективно. Найти хорошего психотерапевта очень важно. Я перепробовал за шесть недель одиннадцать. И каждому из них я пел литанию моих жалоб, пока мне не стало казаться, что я читаю со сцены чей-то чужой монолог. Одни из этих психотерапевтов казались мудрыми. Другие – чудаковатыми. У одной женщины вся мебель в кабинете была покрыта полиэтиленом для защиты от собак; она все предлагала мне неаппетитные куски фаршированной рыбы из пластикового контейнера. Когда одна из собак написала на мой ботинок, я ушел. Один мужчина дал мне неправильный адрес («Ах да! раньше мой кабинет находился там»), а другой заявил, что никаких проблем у меня нет и не следует вешать нос. Были среди них дама, которая сказала, что не верит в эмоции, и мужчина, который, похоже, верил только в них и ни во что более. Встретились мне когнитивист, фрейдист, который весь сеанс грыз ногти, юнгианец и самоучка. Один без конца прерывал меня, чтобы сообщить, что я в точности, как он сам. Некоторые просто не понимали, когда я пытался объяснить, кто я такой. Я привык думать, что мои твердо стоящие на ногах друзья ходят к хорошим психотерапевтам. Но выяснилось, что большинство из этих крепко стоящих на ногах людей, имеющих нормальные отношения с мужьями и женами, выстраивают, надо полагать, для равновесия, чрезвычайно странные отношения с очень странными докторами. «Мы пытаемся сравнить действенность лекарств и психотерапии, – говорит Стивен Хайман. – Но разве мы сравнивали действенность блестящих психотерапевтов и некомпетентных? В этом мы все первооткрыватели».