Полуденный паром

Капитан (резко поворачиваясь к ней). Я же сказал: оставайся, если можешь. (В рупор.) Поживее! (Опять поворачивается к жене, чтобы не смотреть на носовую палубу.) В жизни моряка бывают два кошмара: пожар на борту и плохая жена на суше. Все остальное — обычная норма. Меня отдадут под суд.

Жена капитана. Я остаюсь, остаюсь... Я остаюсь.

Носовая палуба.

Голос капитана. Коляску — за борт!

Девушки пятятся от коляски. Свыше их сил толкать эту маленькую машину, им стыдно смотреть на человека, грузно опирающегося на костыли, и на Тийу, ухватившуюся за его пиджак и сжимающую в другой ручонке ключи.

Голос капитана. Поживее!

Летчики, боцман, штурман, двое из промкооперации и сельделовы становятся кольцом вокруг коляски и полностью заслоняют ее. Темноволосый летчик говорит что-то боцману, и тот кидает взгляд на правый борт, где примерно на фут от палубы возвышается металлическая платформа с кнехтами и лебедкой для поднятия апареля. На этой платформе и стоят сейчас инвалид, Тийу и парикмахерша. Боцман меряет взглядом платформу. Пожалуй, коляска поместилась бы на ней, если поставить ее стоймя или боком.

Боцман. Эту блоху мы закинем туда. (Инвалиду.) Отойди-ка. Малость помнем твою тачку, зато не утонет.

С неожиданной, почти юношеской легкостью инвалид отходит шага на два. Тийу следует за ним, не выпуская полы его пиджака. Лишь парикмахерша с безучастностью разоренного дотла человека все смотрит на воду, над которой вьется дым.

Штурман. Эй вы! Посторонитесь! Мы поставим туда коляску!

Парикмахерша. А почему мою машину не поставили?

Боцман. Я сброшу тебя за борт, чтобы под ногами не путалась.

Доцент (беспомощно). Пожалуйста, повежливее, пожалуйста.

Парикмахерша. Бандиты! (Отходит в сторону.)

И мужчины поднимают коляску на платформу, словно игрушку, но поскольку и в длину и в ширину платформа маловата, коляску ставят стоймя на нос. Инвалид подходит к ней и придерживает ее руками, чтобы она не покачнулась и не упала назад.

И вот подходят к «москвичу». Инвалид берет за руку Тийу и говорит ей убеждающе и доверительно, словно взрослой:

— Видишь, Тийу, какие люди добрые. Они очень добрые.

Тийу. А мамы тоже люди?

Инвалид. Мамы тоже люди.

Тийу. Мамы не бывают добрые...

Туннель под мостиком полон густого влажного дыма. Придушенный огонь упорствует и, несмотря на то, что грузовик с хлопком и цистерна рядом с ним находятся под перекрестной атакой шлангов, что вся палуба тут покрыта пеной толщиной сантиметров в двадцать, грузовик не перестает дымиться. Парень с комсомольским значком лежит на палубе. Он устроился так, чтобы удобней было наблюдать за бензобаком и поливать его. Он ничего не видит, кроме белесого луча струи и колес машины.

На мостике опять серо от дыма, как в Лондоне. Жена капитана зажала рот платком. Глаза ее слезятся, но, хотя ей очень хотелось бы уйти с мостика и оставить мужа одного, она все-таки не уходит.

Капитан (штурвальному). Выдержишь?

Штурвальный. Выдержите вы, так и я выдержу. Уже гаснет или нет?

Капитан. Наверно, гаснет. (В рупор.) «Москвич» и «виллис» — поживее! Освободите дорогу цистернам.

Мужчины сталкивают «москвича» в море. Девушки хотели помочь, но не нашлось свободного места. Они стоят у поручней, серьезные, решительные, задумчивые и в то же время возбужденные. Рядом с ними стоит водитель «москвича» со своей подругой. Они следят за всем происходящим безучастно, и когда над апарелем мелькают в последний раз протекторы задних колес, водитель «москвича» издает вздох облегчения.

Водитель «москвича». Кончено с этой рухлядью.

За борт сталкивают старый заслуженный «виллис». Председатель колхоза идет рядом с ним и бормочет:

— Поосторожнее, ребята, поосторожнее. Надежная, честная машина...

Тем временем парень и девушка снова оккупировали кровать штурмана. Они мирно полеживают рядом — счастливые, свободные, охваченные ленью. Девушка чувствует себя повзрослевшей и более женственной. Не будь парень рядом с ней таким верзилой, с них можно было бы писать «Мадонну с младенцем». В каюте поразительно тихо. Девушка потягивается.

Девушка. Как это хорошо — жить, и все. Просто жить.

Парень (откровенно). Говори что хочешь, но любовь — штука мировая.

Девушка. Как верно ты говоришь, как красиво.

Парень. У меня сейчас в душе и в голове такая каша, что я могу говорить только чистую правду. Совсем, понимаешь, поглупел.

Девушка (придвигаясь к парню). Я тоже. Мне и говорить-то не хочется. Поцелуемся!

Носовая палуба, на которой после исчезновения четырех машин освободился большой кусок пространства, выглядит жутко. Зияет апарель, за которым виднеется море, ожидающее новой жертвы. Поскольку паром почти не движется, море вокруг кажется застывшим, еще более застывшим, чем сам паром. И хотя людей на носу много, над каждым нависло одиночество беды.