Полуденный паром

На другом конце мостика — штурман. Он несколько старше капитана и отличается от него ровно настолько, насколько отличается неудачник от удачника. Он в ночных туфлях, в застиранных тренировочных брюках и в бумажной ковбойке. Он часто трогает то пальцами, то языком вспухшую верхнюю губу. Вокруг правого глаза — синий ореол, след классного удара кулаком, глаз выглядывает из узенькой щелки с мукой и отчаянием. Весь этот мир — паром с машинами на палубе, мучительно сияющее море, кричащая подтянутость капитана, скрип рукояти - вызывает в душе штурмана крайнее отвращение, что и отражается на его лице в пределах возможного. Штурман судорожно силится не смотреть на капитана.

Капитан же смотрит на него изучающе и даже сердито. Потом подходит к матросу и касается его плеча.

Капитан. Уйди-ка минут на пять.

Матрос. Есть — уйти.

Матрос выходит, и капитан берется за рулевую рукоять.

Капитан (штурману). Послушай-ка, друг.

Штурман (не двигаясь). Не грызи ты меня, будь человеком.

Капитан. Когда ты вернулся на корабль? При мне ты вел себя на костре пай-мальчиком...

Штурман. Значит, ты не видел? И твоя жена не видела? Повезло все же...

Капитан. Какое там к черту — повезло! Чтобы мои люди подрались в иванову ночь! Чтобы мой штурман затеял ссору! (Понижая голос.) Но это еще полбеды.

Штурман (с отчаянием). Уж если бы тебя так по башке саданули, сидеть бы тебе сейчас в своем парадном мундире одесную от господа бога!

Капитан (хмуро и с достоинством). Я не потерплю, чтобы мои люди дрались. А чтобы их еще и били, и вовсе не потерплю. Вот влеплю тебе выговор приказом — не за то, что дрался, а за то, что не умеешь драться. Ты у меня...

Штурман. Капитан... Этих чертовых островитян было десять тысяч штук.

Капитан. Мобилизацию, значит, провели? На вас всегда тысячами нападают, когда вы с синяками возвращаетесь.

Штурман. Во всех кустах засели. И все заодно держались — чертовы эти островитяне. А рожи у них такие узкие, что каждый второй удар — мимо! Я же защищал честь корабля!

Капитан. По лицу видно, как защищал.

Штурман. Клянусь!

Капитан. Если покажешь мне завтра хотя бы троих, которым и ты синяков наставил, тогда приказа не будет. А покажешь пятерых, объявлю благодарность. Но так дела не оставлю. Честь корабля — это честь корабля.

Штурман. Ты меня знаешь. Покажу! Но... Раз ты меня видел, зачем же оставил меня у костра?

Капитан (задумчиво). Я не мог не уйти. После того как они бросили в огонь покрышки. Пять лет назад я плавал здесь курсантом и спасал однажды норвежцев с горящего танкера. (Вздыхает.) Когда горит резина, этот запах, понимаешь, запах... запах резины... Для меня это запах горящего судна, краски, масла, резины — всего вместе, дьявол... Когда покрышки загорелись, я уже ничего не видел — ни жены рядом, ни костра, ничего — только черные лица норвежцев и то, как они стояли на корме горящего танкера, совсем как эти лошади в машине. И деваться им было некуда — море тоже горело. Мне надо было уйти. Одного горящего корабля на всю жизнь хватит, да еще и с придачей.

Штурман (смотрит на него с изумлением). Ах, вот как? Такая, значит, хитрая история. А ты не говорил.

Капитан. Не хотелось. Каждый из нас, у каждого из нас... Ну, ладно. (Тоном команды.) Пойди побрейся. Сними эти лохмотья. Ты пока что у меня служишь. Будешь командовать погрузкой.

Штурман. С таким глазом?

Капитан. Нет, не с таким! С тем, который не подбит! Пришли сюда вахтенного.

Штурман уходит. Матрос возвращается и принимает от капитана рулевую вахту. Материковый берег с его углообразно вытянутым пирсом все приближается и приближается.

«Наше» шоссе. Грузовик с хлопком. Водитель мурлычет песню. Девушка и парень спят, их волосы усыпаны, словно цветами, клочьями белого хлопка. Обоих обвивает веревка с еще не съеденными язями. Чуть впереди грузовика едет большой «Икарус», а еще дальше — коричневая инвалидная коляска.

Как раз в этот миг грузовик с хлопком чрезвычайно робко обгоняет серая «Волга». Она прижимается к левому краю широкой и прямой дороги, оставляя между собой и грузовиком несколько метров. Лишь через двести метров «Волга» начинает медленно перемещаться на свою правую сторону — почерк начинающего водителя.

В «Волге» сидят доцент и парикмахерша. Ведет доцент. Женщина рядом с водителем видит и дорогу и окрестности, но ею владеет лишь одно, главное чувство: «Наконец-то я сижу в своей машине». Это чувство придает ей тот вид, который нам так же примелькался на дорогах нашей страны, как рекламы сберегательной кассы. Тут и хвастливая радость, и чувство превосходства, и радость лягушки, вознесенной своими сестрами на болотную кочку, радость, которую люди маскируют притворной простотой и благодушно-сюсюкающим снисхождением к «массам». Это выражается в некоторой судорожности лицевых мышц, в осанке головы, в сдержанности взгляда, в манере речи.