Полукровки

Его кулаки были не такими твердыми, как в кино. Это не был такой резкий хрусть от ударов. Даже когда этот Одинокий рейнджер сидел верхом на груди Даррена и бил его по лицу, звук был как мясом по мясу, а не как в кино.

– Хватит? – сказал этот лайнбрекер Даррену спустя пару минут, и Даррен – я это видел, я видел, как это происходит, – смотрел сквозь кровь и туман и видел эту маслянистую полумаску, смотревшую на него сквозь историю с неба, где она была помещена.

Даррен отрицательно помотал головой, постарался сплюнуть сквозь разбитые губы, затем снова послышались мясистые звуки. Более жесткие.

А потом я отволок Даррена за угол заправки и спер для него десятифунтовый пакет льда. Я привалил его к цементной стене в той же позе тряпичной куклы, что и белый медведь на холодильнике.

Я сорвал крышку одной из бутылок с кулером, сомкнул его пальцы вокруг нее и направил его руку ко рту. Его попытка глотнуть привела к появлению расплывающегося более красного облака в бутылке, а затем он выпил и его. Это было как подкожное впрыскивание из контейнера – погрузил, промыл, всадил.

– Твой… твой хот-дог, – сказал он, когда смог, потому что все выпил.

– Я его съел.

Из всего моего вранья я всегда возвращаюсь к нему памятью, чтобы вновь услышать. Увидеть. Это была единственная моя совершенная ложь, единственная, которую я произнес не замявшись.

С того места, где мы просидели остаток дня, мы слышали шум толпы на футбольном матче, который то усиливался, то затихал, взлетал до небес и падал.

– Надеюсь, они продули, – сказал Даррен, поднимая бутылку с кулером в том направлении.

– Я тоже, – сказал я и обернул его ноги найденным одеялом, чтобы его перестало трясти.

Поскольку мой запах все еще был нормальным и не вызывал паники, Даррен и Либби отправили меня в зоомагазин за кроликом.

Он должен был быть сочным. Жирным, лопоухим, с мягким горлом.

Он был не для них.

Даррен сказал, что добыл бы его и сам, к черту шум, но у него лицо все еще было как у чудовища Франкенштейна, а обрубок пальца на правой руке приводил в ужас малых детей.

Либби пыталась делать вид, что это забавно.

То, чего она не говорила, – так это то, что в тот же момент, как она или Даррен ступит в зоомагазин, начнется ад. Кошки набросятся на собак, собаки попрыгают в аквариумы, птицы начнут летать повсюду и орать.

Потому что животные понимают в запахах.

И я пошел потому, что у меня запаха еще не было.

Либби подбадривала меня, сопя носом мне прямо в шею, от чего я чувствовал себя странно.

Я быстро вышел из машины, в руке я сжимал четырнадцать долларов, купюрами по одной, свернутые трубочкой.

– Только одного? – спросил я.

– Одного хватит, – сказала она.

Миссисипи не была нашей целью, когда мы выскользнули из Техаса на восток в ночи – план был гнать, пока «Бонневиль» [19], который мы угнали в Луизиане, не запросит пощады, – но в Геттисберге жил старый друг Либби.

То, как она сказала «старый друг», подразумевало совсем другое слово. Которое ей не следовало произносить вслух при Даррене.

Кролик – это подарок, сказала она. Приношение.

Я толкнул дверь зоомагазина, уверенный, что хотя бы одна собака в клетке поймет, кто я.

Но меня опознал продавец.

Точно так же, как вервольфов узнают животные и копы, точно так же охранники, продавцы и клерки. Если спросишь их – как, они могут не сказать «вервольфы», только пожмут плечами, скажут, что в нас есть что-то темное, разве не видно? Что-то этакое, что ловит камера, ловит зеркало. Не позволяй таким заходить в примерочную, не пересчитав заранее их вещей. Скажи, что туалет не работает. Посмотри, что за сумку он несет. Смотри, не выпирают ли у него карманы.

Мне от этого сразу же захотелось напихать в штаны игуан, и хомяков, и канареек и попытаться выскользнуть наружу.

У этого продавца глаза мгновенно наполнялись печалью. От того, что я носил рубашку и ботинки. И ему придется выдумать какую-то причину, чтобы выставить меня.

Я сделал то, что делал Даррен, – помахал купюрами, чтобы показать, что у меня есть деньги.

Он все равно смотрел на меня.

Вервольфы могут ощущать такое постоянное внимание. Мы рождены с этим встроенным радаром, и с каждым годом он становится все чувствительнее.

– Ты достаточно взрослый, чтобы его купить? – спросил продавец, внезапно оказавшись рядом, чтобы через мое плечо заглянуть в вольер с кроликами, но не так близко, чтобы касаться грудью моего плеча.

– А сколько мне должно быть лет? – сказал я.

Он не ответил.

В вольере были кролики разных размеров. Всех пород и возрастов вместе, как эксперимент на выживание, испытательный полигон.

Я потянулся вниз, сунул ладонь в солому, чтобы схватить самого жирного кролика за уши. Это было как морковку выдернуть.

Кролик вяло перебирал в воздухе снежно-белыми лапками.

Продавец посмотрел на меня вопросительно.

– Может, ты хочешь помоложе, – сказал он. – Если хочешь их размножать.

– Это он или она? – Я пытался посмотреть между его меховых лапок.

– Это мальчик, – сказал продавец.

– Я просто питомца хочу, – непринужденно сказал я ему. – Не папочку.

– У тебя есть все необходимое?