Полукровки

Вместо того чтобы возвращаться домой, я записался на все курсы, уходил рано на уроки, задерживался поздно на специализацию.

От этого я ощущал себя Дарреном – как в тот момент, когда я вернулся в наш дуплекс среди деревьев, который мы снимали – одна половина была пустая, а другая сгорела – когда я приходил домой, я был словно призрак, который скользит по знакомому ему месту. Месту, которое я должен знать.

Я касался стеклянной пепельницы, букета пластиковых орхидей. Ложки, на которой остались горелые отметины, когда она вылетела из соленоида. Отвертки, которой Даррен вскрывал банку с чили.

Либби работала по ночам, так что мы встречались только, чтобы сказать «привет». Но инспектор по делам несовершеннолетних никогда не стучался к нам, и директор школы не присылал домой записок, которые требовали подписи, и два раза подряд мой дневник пропадал.

Если бы там стояли одни отличные оценки, Либби просекла бы, что мы с Дарреном его подделали, вложив в процесс больше трудов, чем если бы просто выучить историю Джорджии.

Но с твердой тройкой было все в порядке.

Никто ничего другого от вервольфа не ожидает.

Думаю, что и так удивительно, что мы вообще учимся.

Я учился. Всему.

По крайней мере, пока Бриттани не стала на меня посматривать.

Поскольку я не спрашивал, Даррен уже рассказал мне все о подружках. Не о девушках, а о подружках. По его словам, подружки – совсем отдельный вид. И любая девушка способна внезапно в такую превратиться. Он сказал, что некоторое время я буду их подсчитывать, а потом перестану.

Он сказал, что поначалу я решу, что научился быть хорошим бойфрендом, но мне придется научиться не прислушиваться к этому бреду в своей голове. Как только я подумаю, что понял, как сделать девушку счастливой, чтобы она осталась со мной, я снова сделаю что-то не так, и все пойдет по новой.

– Что-то не так, не знаю, вроде как сожрать ее ручного козлика? – говорила Либби, не отрываясь от игрового шоу, освещавшего наши лица голубоватым сиянием.

– Кто угодно мог сожрать того козлика, – ответил Даррен, обнажив зубы, будто ничего не мог с этим поделать.

– Кто угодно, – сказала Либби и двинула правой бровью – она знала, как разозлить Даррена так, чтобы ему пришлось встать с дивана и сделать шаг, чтобы донести свои слова напрямую.

– Это был просто козел, – сказал он. – Один из десяти тысяч козлов.

– А у нее было девять тысяч девятьсот девяносто девять других?

Даррен просто уставился в окно.

– Полагаю, ты ей именно этот аргумент и привел? – продолжала Либби. – Как ее звали? Сисси, Сесилия, Сесили…

– Ни у кого по имени Сесили в мировой истории не было козла! – ответил Даррен.

– Сьерра, – сказала Либби, словно отвечала на вопрос в игровом шоу.

Даррен резко отвернулся, загремел на кухне формочкой для льда, пока та не развалилась пополам. Он бросил ее в раковину и наполовину вышел, наполовину выскочил из задней двери, исчезнув в ночи. Его одежда была разбросана по траве ростом по колено так, что примерно через тридцать секунд после его исчезновения его штаны и рубашка все еще раскачивались взад-вперед, все медленнее и медленнее.

Затем начал накрапывать дождь. На единственную его пару брюк.

Я увидел, как они потемнели.

В Джорджии все время идет дождь.

Может, потому, что мы были здесь, не знаю.

– Он вернется назад с козлом, – сказала Либби, вытягиваясь на диване, который теперь полностью принадлежал ей. – Люблю козлятину.

Я впился взглядом в игровое шоу, ничего нового из него не узнал, разок отрицательно покачал головой, сказав себе, что не буду заводить телефонную книжку для девушек, как Даррен. Так что имя бывшей девушки не заставит меня выскочить в дождливую ночь, потому что, когда я вернусь, я буду пахнуть псиной.

И снова я ошибся.

Бриттани была из тех, кто носит одни и те же черные джинсы каждый день. Они сидели на ней так же в обтяжку, как леггинсы на всех девушках в тот год.

Остальные девушки носили рубашки, открывавшие пупок, или большие свитера, или пиджаки бойфрендов. Бриттани носила черные футболки с рукавами, которые заставляли меня думать о роботах. У нее были черные армейские ботинки, всегда не зашнурованные до конца, но оба не зашнурованные одинаково, всегда с высоко поднятыми язычками, чтобы они могли хлопать, свешиваясь вперед. Наверняка у нее часы уходили, чтобы накраситься черными тенями, чтобы глаза были как у енота. И когда она выходила в этом макияже из дому, у нее была еще и черная помада.

И я тоже посматривал на нее, да.

Мы с ней всегда были на задней парте или в хвосте группы или собрания. Мы были два основных члена общества-всегда-одних-и-тех-же-штанов.

Я не приветствовал ее кивком то и дело, словно признавая наше положение, наш статус, и, может, даже имея какое-то смутное мнение о том, насколько мало нас это волнует, но, в отличие от Даррена, я понятия не имел, какие слова надо сказать настоящей живой девушке.