Полукровки

Или, вероятно, то, что она назвала бы Либби.

И она была достаточно близко.

У Либби глубоко в груди заворочался рык, губы задрались, нить слюны легла полосой на пол. Когда мы хотим, когда мы по-настоящему пытаемся, мы можем быть страшнее смертного греха. Мы можем породить тридцать столетий легенд.

И даже когда не пытаемся, наверное.

Либби перенесла вес со своих передних лап, собираясь встать. Я понимал, что это чтобы напугать Грейс-Эллен, но мне не хотелось обоссаться.

Я обошел ее и закрыл дверь перед Либби.

– Теперь, когда мы знаем, что ждет нас снаружи… – начал я и обернулся, как раз когда Грейс-Эллен набросилась на меня со своими когтями.

Нет, я увидел это как в замедленной съемке: не ее когти, не ее кривые ногти.

Это было – я чуть не рассмеялся.

Это была шпора для петушиных боев. Поскольку это была Флорида. Шпора была всего два-три фута длиной, отличная вещь для сумочки, с маленьким колечком для пальца, куда вставлялась нога петуха.

Моя кровь брызнула веером темно-красного цвета прежде, чем я успел поднять руку против косого удара, который она нанесла мне от плеча до ребер с другой стороны. Рана не ощущалась как порез, она словно нашла отрывное ушко провода в моей груди и вытянула его сразу, слишком быстро, чтобы успело стать больно.

Но больно стало.

Не задумываясь, я понял, что придется накладывать шов. Когда видел много растерзанных тел, начинаешь понимать. Не потому, что шпора Грейс-Эллен резанула глубоко, но потому, что она была с зазубринами. И зарастет она неровно, если будет шанс.

У меня появлялись собственные истории.

Я думаю, что мог бы улыбаться, когда мы оба оказались запертыми в этой вспышке мгновения.

Но затем меня ударило серебро.

Я никогда такого не ощущал. Прежде меня кусал ядовитый паук, и красные ниточки расходились во все стороны от укуса, и это было ближе всего.

За исключением того, что вот этот паук должен был быть размером с мотоцикл и с электрическими жвалами.

Я встретился взглядом с Грейс-Эллен и увидел, что она знала, знала о нас, она знала, что делать, а затем вокруг нас в воздух с грохотом полетели щепки.

Либби услышала, как я втянул воздух, учуяла мою кровь.

Грейс-Эллен обернулась со своей серебряной шпорой, но, как говорит Даррен, здесь нужно нечто большее. Нужно тысячу петухов с тысячью шпор, и даже тогда всем им надо преодолеть зубы Либби.

После смерча, в котором сцепились Либби и Грейс-Эллен, я лежал на полу кухни, Либби нагая и такая человечная, моя мать, держала свое лицо так близко к моему и орала, чтобы я смотрел на нее, чтобы я, твою мать, смотрел прямо на нее, чтобы она не потеряла нас обоих в одну ночь.

В третий раз в жизни я слышал от нее ругань.

Я закрыл глаза.

2

Нам никогда не следовало возвращаться во Флориду. Но нам пришлось.

Либби была права – у нас кончались места для бегства. Вернуться во Флориду – никто из нас не сказал бы этого, но это было словно вернуться в нужное место, в нужное время, начать все сначала. Переиграть. Сделать лучше. Сделать так, чтобы мы не начали с того, чем кончили.

Я не обратился, чтобы спастись от смерти, как должны бы вервольфы.

Может, я никогда не обращусь, понял я.

Может, некоторые никогда не обращаются. Может, я был обречен просто быть вервольфом в своем разуме. Или, может быть, я отдавал свое бытие вервольфа в обмен на возвращение Даррена.

Думаю, я пошел бы на такую сделку.

Черт с ним, с будущим, верно? Значение имеет сейчас. Когда у тебя нет будущего, настоящее значит все.

После того как серебро соприкоснулось с моей кровью, я то отключался, то возвращался, бился в руках, которые я считал руками Либби, которые я считал руками моей матери, пока не открыл глаза.

Надо мной стояла Грейс-Эллен, а прямо рядом с ней Либби, которая держала в руке кухонный нож, крепко прижимая его к горлу Грейс-Эллен.

Либби никогда мне не рассказывала, но я понял, что так и не упал на пол. Грейс-Эллен подхватила меня, держа как ребенка, и именно потому Либби не разорвала ей глотку в первую же секунду.

Но она была готова это сделать, зубами или нет.

Как оказалось, Грейс-Эллен знала, как нас убить, но знала и то, как вернуть нас.

Секрет состоял в том, чтобы сварить говяжий бульон с собачьей кровью. Либби добыла собаку. Вообще, сдается, она добыла всех собак с улицы на случай, если имеет значение порода или количество крови. Пол кухни был липким от крови мертвых собак, словно она могла запасти их, положить на чашу весов моей жизни.

Это сработало.

Варево не надо было пить. Его заливали прямо в рану, Либби раскрывала ее края, чтобы рана была как открытый рот, чье дыхание пахло могилой.

Я думал, что она кричит, или какой-то хозяин собаки кричит, или эти фермеры в конце концов собрались в толпу, нашли нас, но я полностью уверен, что слышал собственный голос.

Грейс-Эллен охладила мой лоб мокрой тряпкой.

Либби расхаживала взад-вперед перед окном. Из-за того, что случилось с собаками, по улице разъезжали полицейские машины, освещая прожекторами все углы и закоулки ночи.