Полуночное солнце

Освобожденный от веревок Таули выскочил из застенка. Таули крепко обнял толмача, пожал ему руку и, вытащив из рукава своей малицы тщательно спрятанный нож с костяной рукояткой, подал его спасителю.

— Возьми, — сказал он, — в тундре кому покажешь — везде другом станешь. Никто не обидит. Бери, друг.

Он еще раз обнял толмача и вместе с ним скрылся в кривом переулке.

Стрелец Микола, озираясь, тихо открыл ворота и пропустил Таули.

— Подожди меня, самоед, — неожиданно прошептал он и, сбегав в домик, принес маленькое лукошко.

— Богатство… — сказал он. И, наклонившись к Таули, добавил: — А ну, теперь бежим…

И долго берегом реки они шли вместе. Утром Микола простился с Таули:

— На Русь пойду… матку и батьку искать. А там на Дон подамся, к Степану Тимофеевичу.

31

И вновь над Таули кружится полуночное солнце.

От солнца и ветра, от воздуха, пьянящего, как первый поцелуй девушки, блестят глаза Таули, и длинный путь ему кажется легким. И приветливым словом и мясом, еще теплым от клокочущей в жилах крови только что убитого оленя, встречали Таули в стойбищах пастухи, не спрашивая имени гостя и не требуя благодарности.

Уже давно зарубцевались раны его, и он шел легкой походкой, ночуя под открытым небом на берегах медлительных речек, где среди камней росли трехсотлетние березы толщиною в палец и высотою по колено. И, разжигая костер из многовековых деревьев, Таули удивлялся скромному могуществу их.

— Ишь ты, — говорил он изумленно, — растут…

Когда солнце устало опустилось на плечи высокой сопки в полуночной стране, на берегу одной из речушек почти к самому костру подошел дикий олень. При свете заходящего солнца увидел Таули его потрескавшиеся копыта, из которых сочилась кровь. В седых рогах оленя запуталась кожаная петля. Она врезалась ему в мясо между рогов, и тучи комаров разъедали голову дикарю. Конец петли волочился по земле. Олень бежал по тундре и, наступив на свободный конец, падал наземь.

Сколько дней и ночей он носил петлю на своих рогах, каждый час подвергаясь опасности, в единоборстве с волком, с человеком, с буранами отстаивая свою свободу!

Попив воды, олень, фыркая, подошел к костру, и тонкие розовые ноздри его затрепетали.

Таули протянул ему кусок хлеба. Олень гордо поднял голову и топнул ногой. Свободный конец петли попал в раздвоение копыта. Олень отпрянул в сторону, и свободный конец аркана захлестнул ему ногу. Олень рухнул наземь, и Таули, выхватив нож, прижал его шею к земле.

Олень вздрогнул и тяжело захрипел. Таули пересек петлю на рогах и осторожно освободил рану от ремня.

Собрав последние усилия, олень сбросил человека и, вскочив, отпрянул в сторону. На вершине сопки он испуганно посмотрел на смеющегося Таули и, сделав прыжок над узким оврагом, скрылся среди холмов.

— Эх ты, — сказал Таули, — петля шею режет, а сбросить ее не догадаешься. Совсем как человек.

Встречая новое утро, Таули вынимал из-за пазухи родового божка и, помазав его губы кусочком мяса, просил у тадебциев счастливого пути.

А путь был далек. И так много птиц Таули увидел на своем пути, что если бы ими накормить всех людей на земле, то они полгода были бы сыты.

Но в стойбищах, которые манили Таули тонкими дымками костров, дети плакали от голода, ибо все забирали себе ясачные начальники, тундровые князьки-многооленщики и шаманы.

И Таули говорил:

— Когда же вы сбросите тынзей, душащий роды и племена?

И отвечали мужчины:

— Мы ждем стрелы мятежа. Мы ждем, когда Таули, сын Пырерко, по прозванию Комар, позовет нас. Он бежал из стойбища русских, так говорит молва, и мы ждем его слова.

— Таули неняг… такой же, как вы, — отвечал, лукаво улыбаясь, Таули, — он не храбрее вас. Он, может быть, ждет, когда вы сами подниметесь, не в силах терпеть нищету и обиды. Ведь Таули такой, как вы.

— Ты мальчишка, — отвечали мужчины. — Он первый пошел на русских. Он ничего на свете не боится.

— Может быть, это и правда, — отвечал Таули и шел дальше.

И плач голодных детей, и горе матери, потерявшей сына, повешенного русскими, и тоску девушек по любимым, покинувшим стойбища в поисках счастья вдали от русских, — все запоминал Таули. И песня о мести и ненависти звучала в его сердце не угасая.

Простись со своим очагом, пастух!
Отец твой мертв…
Брат твой мертв… —

пел он и в каждом стойбище говорил о близком часе расплаты.

32

Окрепший от долгих дум, по свету звезды звезд, немеркнущей Нгер Нумгы, нашел Таули свою родину. Оставалось всего несколько оленьих передышек до излучины реки, на берегах которой провел он свою молодость.

Решив отдохнуть, Таули сделал шалаш, развел костер и стал свежевать только что убитого зайца.

Тоскливые крики ясовеев озадачили его. Он взбежал на сопку и увидел с вершины ее аргиш, ползущий из-за гор Пай-Хоя от обской стороны. «От русских бегут», — подумал Таули и вернулся к своему костру.

Не успел он зажарить заячью ногу на огне, как аргиш уже спустился в долину и высокий пастух на белой упряжке подъехал к Таули. Он приветствовал Таули на остяцком языке и присел к очагу.