Полуночное солнце

…А старуха все пела о том, как была богата ненецкая земля до тех пор, пока бедные ненцы не стали ругаться с богатыми и жили как братья. Она еще долго могла бы петь, но озябла и снова пододвинулась к костру и попросила чарку, а потом томительно медленно нюхала из табакерки, и с конца ее носа падали желтые капли.

— Хорошая песня, — вежливо сказал хозяин. — Правда, чем недружнее живут ненцы, тем беднее они.

— Всякие ненцы есть, — хмуро произнес Сероко. — Ты сама эту песню выдумала?

— Нет, — ответила неуверенно старуха и вновь понюхала табаку, — старики мне говорили.

— Старики врать не будут, — сказал хозяин.

— Всякие старики есть, — сказал Сероко и вышел из чума.

Давно кончилась великая полярная ночь. Весеннее солнце по утрам выплывало из темно-зеленого моря, и гребешки волн рубиновыми змейками мчались от востока на запад. Оранжевая тундра пела. Птичьи базары на гранитных скалах были так шумны, что заглушали прибой. В бесчисленных озерах гортанно перекликались лебеди со своими белошеими подругами. Сыто и добродушно крякали утки, и селезни, ярые от любви, ревниво охаживали их и звали в камыш.

А дальше от моря расходились во все стороны гряды сопок. Вершины их были зелены. Это беспокоило Сероко. Он глядел на высокое солнце и, приложив ладонь к бровям, видел там, далеко у лесов, где начинаются колхозные тропы, пастбища, точно снегом покрытые холмы. Там много ягеля, и колхозные стада будут сыты. Он много думал об этом, и птичий гомон, раньше успокаивавший его, теперь раздражал, напоминая о том, что он теперь опять не хозяин этих богатых просторов.

Он сидел на нартах, и голова его болела. Вытянув худые черные руки и точно изучая ими пространство, из чума вышла старуха. У чума лежали хорей — длинный шест для управления упряжкой — и хозяйский тынзей.

Сероко вскочил. Он испугался, что старуха перешагнет тынзей и этим опоганит его, но женщина, чувствуя запах оленьей шерсти, отошла в сторону.

Сероко успокоился. Тынзей и шест дороги, а если баба перешагнет их, то стаду не будет удачи и придется покупать новый тынзей и новый шест или окуривать эти вереском.

Из чума вышел все еще пьяный хозяин. Приглашая продолжать праздник, он сказал мимоходом:

— Плохой у нас ягель. Погоним на их тропу, там никого нет сей год. Там одни изгороди.

Сероко, не отвечая, уехал в стадо.. Там он встретил разговаривающего с батраком колхозника. На колхознике была новая, затейливо разукрашенная малица, а через плечо перекинут футляр с биноклем. Приветливо улыбаясь, он сказал Сероко с сочувствием:

— У нас в колхозе лучше. Мне даже бинокль дали, чтоб все видно было.

— У тебя хорошие глаза и так.

— И малицу новую купил. Колхозник должен быть красивым и сытым. — Колхозник улыбнулся и неторопливо продолжал: — Мой сын уехал учиться на оленьего доктора. Он будет самый умный олений доктор на земле. А я заработал в колхозе столько денег, что могу купить половину твоего стада. И патефон в придачу. Не веришь?

Старик вынул из кармана серую книжечку, и, хотя был неграмотным, память его не подвела, и он прочел правильно:

— «Колхозник Илья Семенович Лаптандер заработал в колхозе «Ядей Илебц» семь тысяч рублей, двенадцать оленей в личное пользование, пять бочек семги и много мяса и шкур».

Сероко взял книжечку. Он долго вертел ее в руках, пошевелил губами, чтобы не показать виду, что он неграмотный, и сказал:

— Правду прочел! Правда ведь! Вот беда! А ведь батраком тоже был.

— Батраком худо быть, — сказал Илья Семенович, — батрак сейчас все равно что подкулачник.

— Правда твоя, — угрюмо согласился Сероко.

Потом он закурил махорку и оглянулся.

— Выль Паш погонит стадо на вашу тропу.

Колхозник подумал. Он улыбнулся хитро и сказал:

— Хорошо.

Сероко удивился.

— Иди к нам, Сероко. Хозяином будешь. Ты хороший пастух, мы знаем, и мы примем тебя.

— Не возьмете, — сказал Сероко и посмотрел хмуро на скуластое лицо приезжего.

— Ну вот еще, гоните стадо, — сказал Илья Семенович, — а там увидишь. Егор Иванович Талей из Москвы телеграмму прислал, чтоб поговорить с тобой.

Колхозник повернул упряжку и поехал.

Возвращаясь из стада, Сероко впервые за много дней чувствовал себя хорошо. Ало-оранжевая заря полыхала на севере против слабо тлеющей в ночном небе Нгер Нумгы — Полярной звезды. Горизонт был смутен и далек. Выль Паш увязывал шкуры на одну из своих нарт.

— Погоним? — спросил он.

— Надо гнать, — ответил Сероко.

И они погнали стадо, не дожидаясь утра. Они запрягли в нарты по пять быков вместо двух, потому что по траве и земле ехать было тяжелее, чем по снегу. К ночи они уже были на богатой тропе. Впереди бежали молодые бычки, спугивая полярных куропаток, еще не сбросивших белое оперение. Куропатки недовольно кричали. За быками шли, осторожно выбирая тропу, беременные важенки. Тонкими ноздрями они нюхали южные ветры, и глаза их были влажны.

Среди высоких гор, в долине, стоял колхозный корраль — загон с узенькими переулочками для просчета стад.