Полуночное солнце

Пимы жениху она украшала рисунком оленьих рогов из алого, синего и желтого сукна. Из тонкой шкуры мертворожденного нерпеныша она шила непромокаемый кисет для табака. Она шила себе паницу — подобие шубы из мягких белых оленьих шкур, и чудеснее ее паницы я не видел ни одной на свете.

Мягкий отблеск костра падал на широкое лицо девушки, на ее черные глаза, светившиеся тихим огоньком счастья.

Она шила приданое, изредка наблюдая за тем, как я записываю в тетрадь легенду о Таули Пиэтомине, которую спела мне вчера слепая сказочница Нярконэ.

Отложив на минуту шитье, девушка сказала с сочувствием:

— Тяжелая у тебя работа, товарис. — Она вздохнула и, помедлив немного, добавила: — Парень у меня есть. Там, далеко… — Она неопределенно махнула рукой. — Вверху Сюррембой-Яга живет пастух, Яптэко ему имя. Он еще в шахматы хорошо играет. Лучше всех в тундре. — Девушка помолчала и вновь вздохнула. — Я ему две недели письмо сочиняла. Голова у меня шибко же разболелась. Я заплакала и бросила письмо в огонь. Не выходит. Тяжелая у тебя работа, товарис…

Я посмотрел на девушку, и неожиданная мысль пришла мне на ум. Я предложил ей продиктовать мне письмо к Яптэко. Девушка смущенно сказала:

— Я хотела попросить тебя, да боялась… Напиши, а я сама переведу на бумагу…

Не откладывая дела в долгий ящик, я принялся за письмо. Я объяснился в любви Яптэко, и девушка с гордостью посмотрела на меня.

— Ишь ты какой! — сказала она. — От твоих писем много девушек, верно, плачут. Влюбятся и плачут…

И всю ночь она переписывала карандашом письмо.

— Я его и второй раз пошлю, больно уж оно хорошее, — сказала она.

Я объяснил ей, что так не надо делать, и написал еще три письма к Яптэко Манзадею. Каждое письмо я пронумеровал, чтоб она не спутала и не послала более нежное письмо раньше, чем это полагалось.

(Позже я узнал, что, посылая письма, девушка старательно ставила на них и номер, поставленный мною.)

Утром я простился с Тоней Вылко. Я захватил ее письмо к Яптэко. Она, смущенная и взволнованная, проводила меня до третьей сопки.

— Жалко, — сказала она, — встал бы на учет в нашу организацию, и тебя бы даже секретарем райкома мы выбрали. Ты чуткий товарис, правда?

— Правда, — сказал я, — мне полагается быть таким.

Но девушка не поняла моей иронии. Она грустно посмотрела на горизонт, на реку Сюррембой-Яга, которая несла свои воды мимо стойбища ее любимого парня.

— Вот видишь, — сказала она, — ты и сам понимаешь это. — И замолчала.

— Ну, прощай, — сказал я, чтоб замять неловкое молчание, — прощай…

— Ты, может, еще приедешь к нам из Москвы? А? Я уже тогда замужем буду… — Девушка вновь замолчала и, присев на нарты, задумчиво и торопливо прошептала: — Пусть Яптэко щепочек в реку накидает. Через день они доплывут до меня. Я буду смотреть, получил ли он мое письмо… Если он меня еще любит, то пусть набросает щепочек в реку… Ладно?

— Ладно, — сказал я и, пожав руку девушке, тронул упряжку.

Спустившись в долину, я обернулся. Девушка стояла на вершине сопки, махала мне рукой. Солнце стояло позади нее, хорошее июньское солнце, и ветерок доносил до меня ее прощальные слова:

— До сви-данья, то-ва-рис!..

Вечером я увидел Яптэко. Он сидел в чуме у костра и строгал деревянные планочки.

— Игрушку сыну делаю, — сказал он, — побрякушку.

Из маленьких планочек Яптэко без единого гвоздя, одним ножом, делал побрякушку. Это была хитроумная работа. Дробинка лежала рядом с ним на досках. Сколько терпения нужно было для того, чтобы сделать ее!

— Уже полгода делаю, — сказал Яптэко, — сыну.

— А где сын? — удивленно спросил я.

— Сын-то будет, — убежденно ответил Яптэко. — Женюсь, вот и будет. — Он задумался и сказал: — Девушка меня любит. Тоней Вылко ее звать. Хорошая девушка. Только… — Яптэко замялся. — Я, понимаешь, товарищ, люблю другую… Учителку нашу, Тоню Ковылеву… Я шибко ее люблю, и мне тяжело от этого… А ты любишь кого-нибудь?

— Нет, — сказал я.

— Вот видишь, — сказал, вздохнув, Яптэко, — а я люблю…

И он уже больше не разговаривал со мною.

Перед сном я передал ему письмо и просьбу девушки с реки Сюррембой-Яга.

Я не спал всю ночь, пытаясь догадаться о настроении Яптэко, но он прочел письмо, лицо его стало печальным, и он лег спать.

Но и утром он не бросил в реку щепочек.

Грусть заполнила мою душу. Я сгреб от костра целый ворох щепочек и вышел из чума.

Я долго стоял на берегу реки, и мне было тяжело. Мне было очень тяжело, и я бросил в реку щепочки.

Ведь к ним прикасались руки Яптэко, любимого парня Тони Вылко, девушки с реки Сюррембой-Яга.

ОЖИДАНИЕ

В изумрудных травах, полных медвяной тишины и цветения, среди крутогорбых сопок затерялась наша упряжка. Солнце, утонувшее в море, оставило над собой бледно-палевую зарю, и тихий ветер прохладными пальцами трогал наши щеки. Он поднимал легкие, почти прозрачные туманы над болотами, и лемминги, сидя на высоких кочках, сонными глазами смотрели на нас и предупреждающе посвистывали, бережно охраняя свое маленькое счастье.

— Скоро и стойбище, товарищ, — сказал проводник.

Я посмотрел на зарю, на море и с сомнением покачал головой.