Полуночное венчание

Старые хрущевки по всей Москве методично сносят, на их месте вырастают ярко-оранжевые кирпичные башни, но, видно, до старого дома номер пять на улице Новороссийской очередь еще не дошла.

Крайний подъезд выглядел запущеннее всех остальных.

Я пару минут безрезультатно нажимал на домофоне номер квартиры — сорок шесть. На звонок никто не отвечал.

Да что же это такое?

Я приехал рекордно быстро, если учитывать расстояние из Химок до Люблино, а меня и в дом не пускают.

Я присел на покосившуюся скамейку у подъезда и принялся звонить с мобильного на домашний телефон Сергею Владимировичу.

Результат точно такой же — тишина. Получается, он не дождался, ушел куда-то, может, в магазин, может, на прогулку.

Сергей Большаков официально нигде не работает, скорее всего, придется дожидаться его у подъезда. Но как же я его узнаю, если никогда в жизни не видел? Об этом я печально размышлял, все еще пытаясь дозвониться Большакову одновременно и по домашнему телефону и по домофону.

Так, бесцельно тыкая по кнопкам, я услышал за своей спиной тихий интеллигентный голос:

— А вы к кому это так в сорок шестую квартиру звоните? Ольги уже давно тут нет!

Быстро развернувшись, я увидел перед собой опрятную улыбающуюся старушку в светло-сером плотном пальто и ярко-малиновом берете, задорно надвинутом на лоб. У ног бабульки жалось мохнатое создание, которое только по недоразумению природы можно было бы отнести к семейству собачьих. Ланселот смог бы проглотить подобного «песика», не прилагая и малейших усилий.

Собачка даже не решалась тявкать на меня, грозного незнакомца в ее глазах, а всего лишь крупно тряслась и беззащитно жалась к ногам своей хозяйки.

— Так вам в сорок шестой чегой-то надо? — грозно насупив брови, снова осведомилась бабулька.

— Добрый день. Я к Большакову Сергею Владимировичу пришел, мы с ним договаривались, а он дверь не открывает, — не ясно для чего, я выложил всю информацию.

— К Сереге, что ли? А то сказал, «Сергей Владимировичу» — его так сколько лет никто не называет, после того как его с нормальной работы уволили. И не откроет он тебе сейчас, семь часов вечера уже — он давно зенки свои залил. Пьянствует уже целый месяц не просыхая, после того как дочку похоронил. Его более-менее вменяемым только в обед увидеть можно, когда за очередной бутылкой в магазин ползет.

— Да, где-то в обед я с ним по телефону и разговаривал, — вздохнул я, — я как раз с ним о его дочери и хотел поговорить.

— Об Ольге? А вы, собственно говоря, кто такой? — проявила бдительность обладательница малинового берета.

— Извините, не представился. Следователь Иван Андреевич Еремин, — сунул я свое удостоверение под нос бабульке.

Она его внимательно осмотрела, зачем-то даже понюхала, после с неким сожалением выпустила из рук.

— Я Елизавета Федоровна Овсянникова, соседка Большаковых. Живу в квартире сорок семь. Как раз рядышком, дверь в дверь. От Сереги вы сегодня ничего толкового не узнаете. Его разве что завтра где-то в обед попытайтесь поймать, и то не знаю.

— Извините, Елизавета Федоровна, а с вами, как с соседкой, я могу сейчас поговорить? А то зря приехал, получается.

— Ну да, конечно, пройдемте ко мне. Я вас чаем вкусным напою, замерзли, наверное, по дороге.

Овсянникова открыла металлическую дверь своим ключом, втолкнула внутрь подъезда упирающуюся собачку и пропустила меня.

Поднимаясь по грязной лестнице (лифта в типовой хрущевке, конечно, не было), Елизавета Федоровна болтала не переставая.

Еще бы, мое появление здесь — наверное, событие века в ее глазах.

Не часто к одинокой пенсионерке заглядывают в гости представители органов правопорядка. Наверное, сегодня же вечером на ближайшей скамейке Овсянникова будет звездой всего двора и взахлеб станет рассказывать благодатным слушательницам — подружкам-старушкам — эту сногшибательную новость. То, что в ее изложении новость будет именно сногшибательной, даже не приходилось сомневаться — такое довольное выражение было на лице старушки, она чуть не облизывалась от предвкушения, как сытая кошка над миской сметаны.

— А я иду, смотрю — мужчина незнакомый, представительный, не выпивший, к нам в подъезд такие не часто ходят. Разве что к Люське из тридцать девятой, но она дама свободная, молодая. Правда, к ней все мужики попроще и под вечер все ходют и ходют. И Матильда моя сразу обратила внимание, что человек хороший, — идя по лестнице, старушка кивнула на свою собачку. — Матильда моя только на плохих и пьяных гавкает. А Мария Семеновна из сорок второй тоже говорила, что Люська собирается чуть ли не замуж выходить, значит, к ней ходить не будут. Вот я подумала, что за представительный мужчина, и тогда не к Люське, получается, идет. У нас в подъезде народ смирный. Вот только на первом этаже Владик есть, так учиться не желает, все матери нервы трепет. Они так ругаются с ним — на весь подъезд слышно.