Полуночное венчание

Вот так, под важную, с точки зрения гражданки Овсянниковой, информацию, они поднялись на четвертый этаж, где своим ключом Федоровна открыла неприметную обшарпанную дверь, обитую дешевым дерматином. При этом старушка не переставала рассказывать следователю про «подозрительных квартирантов из Узбекистана, живущих на пятом этаже».

От всей этой болтовни у Еремина сразу разболелась голова и заныли под коронками два почти здоровых зуба.

Все понятно, пенсионерке не хватает общения. Наверное, в квартире, кроме нее и Матильды, никто не живет, а Матильда при всей своей разумности вряд ли способна поддерживать плодотворную беседу с хозяйкой.

Пригласив следователя на уютную маленькую кухоньку, Овсянникова быстренько вытерла грязно-серой тряпкой лапки безропотной Матильде, которая даже не предпринимала никаких шагов к бегству.

И, поставив старый чайник на плиту, Елизавета Федоровна плюхнулась на стул напротив следователя и напряженно замолчала.

После пятиминутной пытки и вороха ненужных сведений обо всех представителях пятого подъезда в крохотной кухне тишина повисла просто ошеломляющая, оглушающая своей искренностью.

Овсянникова преданно заглядывала Еремину в глаза и чуть ли не как ее болонка помахивала несуществующим хвостом.

— Елизавета Федоровна, мне сейчас нужна информация только о жильцах квартиры сорок шесть. В частности, об Ольге Сергеевне Большаковой. Расскажите мне все, что знаете, об этой девушке, как она жила, чем занималась, где работала, с кем дружила.

— Я-то расскажу, но можно один нескромный вопрос? А почему это Ольгой Большаковой заинтересовалось Следственное управление? Да еще не наше московское, а химкинское? — спросила Овсянникова.

Слово «химкинское» было произнесено ею с пренебрежением, знакомым всем провинциалам при встрече с «настоящими» «коренными» москвичами и их коронной фишкой «ПАНАЕХАЛИ!!!»

Я от души удивился. Я-то наивный чукотский юноша до сих пор считал, что Химки — практически Москва. На автомобиле до центра, до Красной площади можно добраться из Химок (конечно, без пробок) минут за пятнадцать-двадцать. А судя по развитости района и удобству инфраструктуры, я никогда бы не поменял свою квартиру на «московскую» хрущевку на Новороссийской.

Но видно по всему, для Овсянниковой московский вопрос был принципиален.

Тут я вспомнил гениальную фразу своей родной бабушки Нины. Она говорила, что «сейчас в Москве» (а это «сейчас» приходилось на послевоенные пятидесятые годы прошлого века), «что сейчас в Москве из коренных остались только зубы. И все москвичи — год-два как из-под Воронежа или Ростова».

Сейчас, судя по всему, москвичи из Махачкалы и Душанбе, но размышлять на эти темы Еремин не стал, а сухо ответил Овсянниковой:

— Смерть Ольги Большаковой связана напрямую с гибелью девушки из города Химки, поэтому обстоятельствами этого дела занимаюсь я.

Елизавета Федоровна кивнула, видимо, приняв эти объяснения, выключила газ под чайником, налила в чашки ароматный напиток и начала свой рассказ:

— Эту квартиру получили еще мои родители. Я почти все детство прожила в коммуналке, а потом нас перевезли из бараков сюда, в этот новый район. Я помню, как мои родители, особенно мама, радовались. Еще бы, после общей кухни, коридора и общего санузла — получить такие царские условия. Это сейчас хочется, чтобы кухня была побольше, комнаты попросторнее, а тогда искренне радовались, что можно жить в квартире одним. Совсем одним, понимаете? Ваше поколение никогда не видело настоящих коммуналок с вечными боями на кухне, с очередью в туалет, с пьяными воплями соседей по ночам, а я выросла в таких условиях и знаю, о чем говорю. Мой отец после войны работал слесарем на заводе плюс еще имел льготы за инвалидность. На войне ему осколком снаряда оторвало ступню, поэтому ему выделили эту квартиру. Я прекрасно помню, как в первый раз вошла сюда.

Глаза старушки покрылись налетом мечтательности.