Винсент, Киллиан и Олив ужинают с ее братом, сестрой и родителями в модном стейк-хаусе в Гринвич Виллидж. Папа решил пошутить и спрашивает Киллиана, согласен ли тот, чтобы папа оплатил счет, напомнив, что в «Полураскрытой розе» Киан за такое осудил родителей. Когда Винсент пересказала папе эту сцену, он с любовью коснулся ее лица. Они вместе посмеялись, ведь все это так глупо.
– Я уже лично извинился перед всеми вами, но хочу сделать это еще раз. Я стал другим человеком. И хотя это и было всего-то год назад, но, поверьте, я за этот год прошел более чем серьезную эволюцию. Чуть не потерял семью и больше никогда не поступлю так, чтобы опять поставить ее под удар, – говорит Киллиан.
Соломон протягивает руку Киллиану, тот пожимает ее.
– Я нисколько не сомневаюсь, что ты ничего такого больше не сделаешь, мистер Уайльд. Ни по отношению к моей дочери, ни по отношению к моим внукам. Обо мне не беспокойся. Я все равно не читал этот чертов роман, – серьезно говорит Соломон. Винсент вся кипит, вспоминая, как папа и Лу пили виски в Амстердаме и слушали вместе пластинки. Она благодарна родным, что хранят секрет и не дали вырваться ни одному слову.
– Я сказала Винни, чтобы копы были наготове, если вдруг ты меня разозлишь, – громко говорит сидящая по другую сторону стола Моне.
– За что я тебя и люблю, Моне, – говорит Киллиан.
Тео молчит и ухмыляется, Винсент откашливается.
– По-моему, можно уже сменить тему, – говорит она.
– Честное слово, такой поразительной семейки на всей земле не найти. Вот приеду домой и буду, к чертям, целую неделю спать, – говорит Олив и тут же прикрывает рот рукой, извиняясь перед бабушкой и дедушкой за вырвавшееся ругательство. Киллиан, улыбаясь, кладет руку на спинку ее стула.
Винсент опять в слезах, когда прощается с Моне и Олив, да она уже и счет потеряла, сколько раз плакала за этот уикенд.
Потом она и Тео идут на долгую прогулку, и он рассказывает ей, что ему и Ивонн, скорее всего, предстоит расстаться. Он говорит, что вместе с ними в Нью-Йорк приехала сестра Ивонн, которая остановилась в другом отеле, где сейчас и находится сама Ивонн; дочери там, с ней. Тео утром тоже выезжает из отеля и остаток недели проведет у друга в Гарлеме. Винсент говорит, что сожалеет по поводу Ивонн, но он вроде не огорчен. Скорее, испытывает облегчение.
– Кстати, с Лу ты совсем другая. Я заметил, – говорит он, когда они идут мимо Флэтайрон-билдинг, направляясь к Вашингтон-Сквер-парку. На улице жарко, но ветерок приятный. Киллиан на пробежке, и Винсент представляет, что они случайно натыкаются на него, потного, в шортах и с наушниками.
– Уж не хочешь ли ты этим сказать, что мне следует развестись с Киллианом, а нам с Лу, тобой и твоей следующей женщиной всем вместе затеряться где-нибудь в Европе? – беря его под руку, говорит она.
– Ух ты. Ну, раз уж ты об этом заговорила…
– Другая в каком смысле? – интересуется она, когда они переходят Двадцать первую улицу.
– Ну, не знаю. Какая-то более… открытая и раскрепощенная… может быть, просто потому что на самом деле я никогда не видел тебя ни с кем, кроме Киллиана. Впрочем, это не столько о них… сколько о тебе. Знаешь, у тебя все будет хорошо, как бы там ни было.
– И у тебя.
– Понятно. – Тео кивает. – Может, с нами что-то не так? Мы фрики?
– Определенно, – говорит она. Состроив друг другу рожи, они смеются. – Ах, как я скучаю по Парижу, – жалуется она, когда они переходят Пятнадцатую улицу. – В Нью-Йорке хорошо, но я устала от американцев. Чертова политика и патриотическое размахивание флагом, от которого хочется умереть. Дайте мне проблемы другой страны, а не эти. То есть все хотят
– Вот оно, это жестокое проклятье, не так ли? Где бы ты ни был, ты всегда скучаешь по Парижу. В твоих словах поэзия… так красиво, – говорит Тео с таким чувством, какого она не слышала от него очень давно. Возможно, слезы у него на глазах она себе вообразила, зато свои собственные – она точно знает – настоящие. Старший брат обнимает ее за плечи.