Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Правда, — кивал Концевич, стоя у бара и наливая в бокалы французское шампанское. — Угощайтесь. Сам он почти не пил — так, пригубит и уйдет в другую комнату, слышим — звонит по телефону. А жена его, Эля, мигом опьянела, лицо пошло красными пятнышками, стала мне подпевать. Голосок у нее был слабенький, но слух имелся. — Он гений!.. — заговорила бурно Эля, когда муж вернулся с деловым, бесстрастным видом. — Он что угодно умеет!.. Но говорит, руку замучил в молодости, сейчас трудно играть высокую классику. — Если лечится, вылечим, — великодушно пообещал Концевич, поцеловал жену в лоб и уехал — у него срочное совещание на второй буровой. Это рядом, ненадолго. До полуночи по просьбе «мадам» я играл то сидя, то стоя. Она пила, произнося громкие тосты, и насильно нас угощала. — Так мало приезжает культурных людей… — жаловалась она. — Нефть, газ… ужасно! Вовку Спивакова Алик хотел привезти… знаете, «Виртуозы Москвы»? Но Вовка обещал королю Испании концерт… а ведь Алик заплатил бы больше!.. Ах, давайте споем из «Травиаты» застольную!.. Ляль-ля-я!..

Когда Концевич вернулся, моя Наташа сидела в кресле с ногами, дремала, а у меня уже пальцы не слушались. Правда, к этому времени Эля включила очень громко CD-проигрыватель и под его звуки перед нами танцевала босая, как Дункан. Смуглый муж, сверкая глазами, стоял в дверях. Заметив на его лице след губной помады, я быстро подошел к нему, отвел как бы по делу в другую комнату и, достав платочек, стер.

— Сэр… с меня фунт… — пробормотал Концевич, — но не масла, а просто… — Я только теперь понял, что он изрядно пьян. — Вас отвезет водитель. Если мадам отпускает… Мадам отпускала. Она стояла в дверях спальни в голубом сверкающем халате, зажмурив глаза, ожидая немедленных объятий молодого супруга… С этого дня началась наша с Наташенькой работа, ее — в роли «фрейлины», моя в роли скрипача-затейника. Я играл перед важными гостями из Москвы (например, прилетали два вице-премьера) — и они удивлялись, откуда в такой «дыре», в мире сумрачных метелей блестящий музыкант. Я играл и каким-то туркам в зеленых чалмах, эти, слушая, сосали губами: харашо, очень харашо… Я со своей скрипкой предстал и на съезде промышленников Сибири в ресторане «Труба» — мне сограждане кидали червонцы в ноги… Но когда не было концертов (это обычно днем), я должен был идти к жене «барона» и поддерживать с ней светский разговор. Моя Наташа в это время сидела за компьютером и телефонами в приемной Концевича. Она принимала факсовки, варила кофе для шефа и посетителей, улыбалась, улыбалась, улыбалась — так требовал Концевич. К вечеру она сменяла меня — бежала к тоскующей от безделья мадам гладить ей платья и восхищаться ее обувью. А я плелся в ресторан (деться мне больше некуда), играл за деньги. Я еще не оставил мечту увезти мою Наташу за границу. Прошел месяц, мы с ней толком не могли и поговорить — все время на людях. А встретившись в гостиничном номере за полночь, не высыпались — в восемь Наташа должна была быть на месте… Но больше не секретарская работа ее донимала, а жена шефа. — Зачем мне всё это?!. - восклицала Эля, расшвыривая дорогие платья по комнатам (так рассказывала Наташа). — Куда я в этом могу пойти?! Летом здесь комар размером с таракана… гнус… вы знаете, что такое гнус? О, это живой кошмар, огненный воздух… А зимой? Зимой можно сдохнуть от волчьего воя… и не то что телевизор, даже радио не работает — магнитные бури!.. Ну, съезжу я на пару недель в Венецию или Барселону… но он же не может без своих буровых! Оставит меня — и в Россию… — И мадам рыдала. — А там, Натали, там страшно одинокой… они же все такие горячие, все жаждут схватить русскую девочку!

Видимо, не доставало ей ласки. Алик, как я понял, был великий ходок в своей вотчине по амурной части. Я как-то заглянул к нему к кабинет (он сам пригласил), смотрю — перед ним сидит одна из тех студенток, с которыми мы прилетели — одета в роскошное бордовое платье с вырезом до бедра (прямо Кармен из стихотворения Орлова…) и пьет, клянусь, не нарзан из фужера. Я не сразу признал в длинноногой красавице «комсорга». Тем более, она теперь была не в очках. Всех других ее спутников, оказывается, Концевич давно отправил на «материк», а Нелю оставил заканчивать отчет для «гринписа». Знаем мы эти отчеты! Подмигнув мне, Концевич тут же сделал лицо деловым, надменным, буркнул, что должен лететь на одну далекую буровую, берет с собой секретаря. Но дело не в этом — прилетают нефтяные начальнички из Башкирии, их угостят, но до завтра их надо побаловать. — Неля им расскажет, как надо беречь природу… а ты поиграешь. Но смотри, не отбей ее у меня! — Так вы… Наташу хотите взять? — только сейчас я понял намерение Алика. — А… а как же ваша супруга? — Почитает книги! — небрежно махнул рукой Концевич. — Я лично всем хорошим во мне обязан книгам. — И рассмеялся, и Неля-студентка тоже тихо засмеялась, преданно глядя на него. Думаю, и платье, и кулон на груди — это были его подарки.

В сквернейшем настроении я вернулся домой и передал Наташе наш разговор с шефом. Она заплакала.