Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Глава третья ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА

24

Они вернулись в родной город — здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением — вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: «Я теперь другая, не узнаешь. Нина». А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди… В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное — страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо… Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов… Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели — она плакала… в поезде ехали — лежала ничком, ревела… И в дом вошли — со слезами на постель легла… Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. — Ты никуда не выходи, — буркнул он ей наутро. — Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить… Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, — на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами «Эсквайр», ООО «Симпатия», «Гранд» и т. д. отсутствовал «Ромэн-стрит». Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал — цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. — За это надо в суд!.. У нас половина коллектива — истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: — Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? — И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. — Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. — А ты замужняя, не приставай, — буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты — цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше — удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12–14, с монистами из серебряных монет. Заработок у «ромэн-стритовцев» упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины… — Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним… У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули… Классику не умеет, а нынче публике классику подавай… — Колотюк загибал пальцы. — «Умирающего лебедя» Анька станцует… Из «Цыганского барона» сделаешь попурри — я намажусь бронзой, спою… А? А?

Андрей, ожидавший, что его здесь будут ругать, упрекать за то, что не предупредив исчез, только кивал и улыбался. А куда еще ему идти в этом городе? Только вот осторожно выведать бы, что произошло в Маминым, и не подстерегает ли опасность Андрея с Наташей.