Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Он просидел в лаборатории час или два, тупо, как тот пес на улице, уставясь в никуда… Даже Зеленая лаборатория с «Трубой очищения» сегодня вдруг показалась ему сомнительным предприятием в стране временщиков и воров, которым плевать на экологию. Мэр прав: вряд ли они станут платить за собственное просвещение, и неизвестно, как удастся рассчитаться за кредит с Марьясовым…

Услышал голос Нехаева:

— А-а-александрович, я до-домой?.. Или, может, нужен?

Алексей Александрович нехотя повернул голову и спросил:

— А нет ли у нас цэ два аш пять о аш? Грамм по сто.

Нехаев весело хмыкнул:

— А як же! — Будет повод поговорить по душам.

И сел руководитель со своим старшим лаборантом пить спирт.

И читал ему симпатичный человек стихи собственного сочинения. Запомнилась забавная рифма: гамадрил — говорил. Но кому какой гамадрил что именно говорил, думать не хотелось. Нехаеву часто снятся сны, будто он нагишом живет в Африке. И на следующий день в компании лаборантов он читает вирши про ту свою, африканскую жизнь.

А у тебя какая вторая жизнь, Алеша? А твоя вторая жизнь — мысленная, в снах — стыдно признаться, с Галей Савраскиной, с Галей, Галинкой. Впрочем, она сейчас не Савраскина, а… то ли Шмидт, то ли Штейн.

Но странно движется жизнь, странно направляет ее судьба: все эти годы, зная, что Галя работает в семидесяти шагах, в другом крыле ИБФ, Алексей ни разу туда не заглянул, да и она сюда не заходила. Хотя биологи из блока БИОС не раз приглашали Алексея поработать на них…

И в этот момент Нехаев, разбавляя водой спирт, вдруг словно угадал мысли шефа:

— А зна-знаете, у ребят из БИ-БИОСа вроде бы как снова де-деньги появились. Может, с ними задружиться?

— Откуда деньги-то?

— «Роскосмос» просыпается.

— Да? — спросил Алексей и вдруг решился: — Пошли! Сию секунду! Сию микросекунду!

Они бегом обогнули П-образный корпус ИБФ и оказались в темном коридоре с одной горящей желтоватой лампочкой.

Нехаев потянул ручку — и их глазам предстала тесная лаборатория, уставленная осциллографами и служебными телевизорами. Спиной к вошедшим сидит в синем халатике молодая женщина, это она — Галя Штейн (или Шмидт). Нет уже на плече той бело-золотистой, дивной косы шириною в руку — волосы небрежно рассыпаны и словно мокрые. Ага, кажется, повела глазом. Но не обернулась.

К гостям же направился, скаля квадрат, полный белых зубов, завлаб Исидор Мартынович Иванов. На могучем носу сидят синеватые и узкие, как крылышки стрекозы, очочки. Голос у Исидора громкий, но и одновременно воркующий, как голос голубя, усиленный микрофоном:

— Кого видим! Ребята! К нам пожаловали аж дохтур аж наук и его анжинер-золотые руки и зеркальный зад… — Юмор у Исидора был эклектичный, смесь банального и пошлого. — Проходите же!

Плохо видя от волнения, Алексей Александрович сделал несколько шагов и сел в углу на предложенный стул, рядом пристроился Нехаев, а супротив оказался Исидор и его «правая рука и нога» молчаливый Боря Егоров. Он, говорят, и руководил строителями, когда сооружали всю эту двухэтажную огромную систему БИОС, в которой — в одной из подземных комнат — живет и сегодня (полгода уже!) очередной испытатель, сеет пшеницу, жнет при искусственном солнце, и редко когда ему разрешается выходить на связь с «землей».

Кому это теперь надо? Лет двадцать назад работы сибирских БИОС-ников гремели (если могут греметь засекреченные программы), скупой Королев не жалел им денег, результаты опытов предполагалось использовать в дальних полетах… Но затем наступила полоса небрежения, космонавтика пришла в упадок…

Разумеется, это коснулось и темы «Электризация спутников», которой занимался в годы аспирантуры Левушкин-Александров, будучи тогда еще «чистым» физиком, и даже кое-что изобрел…

Но неужто в самом деле снова наступает оживление, о чем и докладывает, торопясь и пытаясь в каждой фразе сострить, как Белендеев, руководитель проекта Исидор Иванов?

— Мы не можем упустить такой момент… Он может склеить, как клей «Момент», наши лаборатории…

А Савраскина как сидела спиной к вошедшим, так и осталась сидеть. Узкие плечи, тонкая шея… Пальцы бегают по клавиатуре, на пальцах никаких колец. Но это ничего не значит…

— Галина Игнатьевна, — уже в который раз окликнул ее Исидор Мартынович и сокрушенно шепнул: — Занята. Серьезный товарисч.

Впрочем, нет, наконец поздоровалась — полуоглянулась, кивнула, и снова пальчики плетут узор на клавиатуре. Алексею Александровичу хотелось вскочить, закричать… Но он слушал Исидора Мартыновича, что-то отвечал ему, и неожиданно быстро договорились, что лаборатория Левушкина-Александрова подключится к работе со своими фототрофами (например, травой по имени «чуфа») и гетеротрофами (теми же пекарскими дрожжами, сахаромицетами), с их управляемым культивированием.

Кстати, чуфа куда лучше хлореллы утилизирует мочевину, и ее саму вполне можно есть. Для космонавтов находка…

Алексей Александрович поручит эту тематику Ивану Гуртовому или Евгению Васильевичу. И станут ребята получать по семьсот, по тысяче рублей дополнительно. В наше время тоже деньги.

А Савраскина так и не оглянулась.