Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Сегодня. Он снова в городе, лыбится, запонки золотые… размером с бильярдный шар.

— Пошел он на хрен! — вдруг фальцетом выкрикнул Алексей Александрович. Вскочил и выбежал на балкон. Гиены! Не дождетесь! Значит, новый Чичиков снова приехал брать за горло Академгородок…

Рядом мелькнула маленькая фигурка матери:

— Сыночек, зачем столько сердца? Можно же спокойно объяснить. Ты весь в папу… А он, видишь, как рано сгорел…

Алексей Александрович, кусая губы, пошел окатиться перед сном холодной водой. И следом Броня зашла почистить зубы — это несмотря на то, что санузел у них совмещенный и муж еще голый стоит в ванной. Косясь, промычала:

— Вынес бы мусор.

— Сейчас? — удивился Алексей Александрович.

— Ну пусть тогда стоит до утра… Я тоже голая…

Из-за приоткрытой двери их разговор услыхала мать.

— Если все так будут относиться, как ты, Алешенька, к чистоте жилья… А еще некоторые высыпают прямо под лестницу… — Это что такое?! Она встает на сторону Брони?! — Правда же, сынок…

«Она уже боится Брониславы, — сообразил с ужасом Алексей Александрович. — Пытается подольститься».

Жена, услышав наставительные слова свекрови, только глазками поиграла, хмыкнула и уплыла в спальню.

Сунув босые ноги в туфли, толком не вытершийся Алексей Александрович отвез на лифте пакет с мусором вниз, во двор, и вернулся. И долго сидел, глядя на кухне в экран маленького телевизора. Там играли в игру «О счастливчик».

Бронислава мечтает и этот вариант как-нибудь испробовать. На днях в постели спросила игриво:

«А вот ты знаешь? Кто был самым знаменитым царем в древней Персии?»

Он не ответил.

На следующий день мать снова, как в сентябре, задела ногой удлинитель, сама упала, расшибла коленку, и тяжелый утюг рядом грохнулся — опять на паркет. И снова треснула медовая дощечка паркета, уже другая, и, как два суслика из земли, две половинки встали торчком…

— Она уже нарочно! — обрадовалась Броня. — Видишь? Издевается!

Сумасшедший дом!

Старуха, прихрамывая, пошла к порогу, стала одеваться.

— Мама, ты куда? — крикнул сын. — Сядь и сиди.

Мать молча открыла дверь и, как колобок, исчезла. Алексей Александрович быстро накинул кожаную куртку и нагнал ее уже внизу, на выходе из лифта.

— У Светланы поживу! — с горестной решимостью сказала старуха. Значит, больно ей видеть, как сын страдает. И самой тяжело пресмыкаться. Наверное, думает, что без нее помирятся. — Упаси Бог, не упрекаю! Бронислава хорошая работница, я проверяла. Звонила еще тогда, как ты ее привел. Характеристики были хорошие…

Произнося такие казенные слова, неужели мать не иронизировала? Это были слова ее молодости. Наверное, они казались ей до сих пор более основательными.

Но что делать дальше? Ах, если бы с Галей поговорить! Только посоветоваться. Ну пора же, пора это сделать! Пока все мы живы!

Проводив мать к Светлане, сказавшись очень занятым, Алексей Александрович выбежал вон и позвонил с улицы, из будки телефона-автомата (сотовый забыл дома). Указательный палец, застревая в дырочках диска, набрал старый, незабытый, горящий, как библейские огненные буквы, номер. Он не звонил ей сколько?.. Около десяти лет.

— Это Алексей. Мне очень нужно посоветоваться! — Он задохнулся.

Савраскина словно и не удивилась, не съязвила и не отказалась. Только тихо спросила, где он сейчас.

3

Они зашли в первое попавшееся кафе и заказали себе мороженое. Пить что-либо Галя отказалась, Алексей тоже не стал. Угнетаемый чувством глубокой вины и стыда, уткнулся взглядом в пластмассовый столик с рыжими пятнами от погашенных сигарет, но видел всем своим телом, лбом, ушами, руками, только ее.

Она изменилась, конечно, — лицом стала темнее, наверное, летом загорала? Или это макияж? Глаза те же… огромные, чуть косо глядящие в никуда… И волосы как бы мокрые. А губы сжались жестко, как у швеи, которая иголку в губах держит…

Рядом на столе — ее руки, на правой — серебряное кольцо. Но если ты демонстрируешь, что замужем, зачем пришла? Как товарищ?

Они долго молчали, он не решался и слова сказать, все ждал чего-то. Наконец, Савраскина подняла глаза и проговорила почти спокойно (разве что гортанное что-то прозвучало в слове «никогда»):

— Давай, Левушкин, прежде всего договоримся: мы никогда не будем вместе.

— Потому что п-предал?

— Я не знаю, как это называется… пусть никак. Но… мы были все-таки близкими, да? Поэтому я тебе зла не желаю. Не вздумай спиваться на моих глазах или вены резать. — Она догадалась? — Уезжай подальше.

— Куда? — Он смог, наконец, посмотреть на нее.

Но теперь уже она смотрела в сторону, на бармена.

— Тебя приглашали в Англию… Да и Белендеев, конечно, сватал.

— Сватал. А мама? — Про сына не стоит говорить. Больно ей будет слушать о сыне любимого когда-то человека…

— Не поедет?

— Старая, слепая…

Галя уставилась на сверкающую ложечку. К мороженому оба не притронулись.

— А в деревню? Ты когда-то рассказывал про Красные Петухи.

— Да… — Алексей почувствовал, что краснеет от радости. Все она помнит. — Но при живых детях… на шею снохе? А у меня сейчас никаких денег нету.

— Но ты мог бы у наших академиков занять… Там старух хорошо лечат. А ты же вернешься?